Роберт Говард - Сборник Избранные произведения в 8 томах. Компиляция

Восход едва окрасил небо бледно-серыми красками, когда лагерь, неподалеку от которого находился Гордон, пришел в движение. Тлеющие костры вновь ожили, взвившись в небо яркими языками пламени, и через несколько мгновений воздух наполнился аппетитным запахом жарящейся баранины. Сухопарые жилистые люди в шапках из лисьего меха и подпоясанных кушаками кафтанах засуетились вокруг лошадей или засновали возле котлов с готовящейся пищей, пытаясь выудить оттуда немытыми руками какой-нибудь лакомый кусочек. Женщин среди них не было, так же как почти не было и никакой утвари или другой поклажи. То, что они путешествовали налегке, могло означать только одно — это разбойничья шайка.

Солнце поднялось еще совсем невысоко, когда они начали седлать коней и вешать на ремни сабли. Гордон выбрал именно этот момент, чтобы внезапно появиться перед ними, неторопливо спустившись со склона им навстречу.

Раздался общий громкий злорадный вой, и в сторону американца вскинулось несколько винтовок. Однако неожиданность и дерзость поступка белого человека привели обитателей лагеря в некоторое замешательство, и их пальцы так и застыли на спусковых затворах. Гордон не медлил, хотя его движения были столь размеренными и неторопливыми, что со стороны казалось, будто он никуда не спешит. Главарь шайки уже сидел верхом на коне, и Гордон подъехал к нему, приблизившись почти вплотную. Туркмен молча смотрел на него злобными глазами. С ястребиным носом и рыжеватой, окрашенной хной бородой, он казался похожим на самого дьявола. Внезапно лицо его перекосилось, и глаза загорелись диким пламенем — он узнал Гордона. Но его воины не сделали ни единого движения.

— Юзеф-хан, — небрежно обратился к нему американец, — неужели я все-таки нашел тебя, суннитская собака?

Юзеф-хан выпятил вперед рыжую бороду и зарычал, словно волк.

— Ты что, спятил, Аль-Борак?

— Это Аль-Борак!

В толпе разбойников поднялся возбужденный шум, позволивший Гордону выиграть время.

Они придвинулись к нему ближе — любопытство взяло верх над жаждой крови. Имя Аль-Борака было у всех на устах от Стамбула до Бутана, оно повторялось во множестве самых невероятных легенд и преданий, обрастая самыми фантастическими подробностями.

Юзеф-хан, пришедший в полное замешательство от столь неожиданной встречи, бросил зоркий взгляд на вершину холма, по которому спустился американец. Он боялся непредсказуемой хитрости этого белого человека почти так же сильно, как и ненавидел его. Подозрительность, ненависть и страх, что Аль-Борак готовит ему ловушку, делали туркменского главаря опасным и коварным, словно раненая кобра.

— Что тебе здесь надо? — злобно спросил он. — Говори быстрее, пока мои воины не содрали с тебя шкуру!

— Поквитаться кое с кем, — спокойно ответил Гордон.

Когда он еще спускался с холма, каких-либо определенных планов у него не было. Неожиданно встретив здесь своего личного врага, американец даже не удивился. Впрочем, чему удивляться — личные враги в Центральной Азии у него были повсюду.

— Да ты просто глупый осел… — начал было Юзеф-хан, презрительно усмехаясь, но, не дав ему договорить, Гордон внезапно наклонился вперед и влепил главарю увесистую пощечину, прозвучавшую словно удар хлыста. Юзеф-хан, сильно качнувшись, едва не вылетел из седла. Взвыв, как волк, он принялся шарить у себя на поясе, но замешкался, выбирая между ножом и пистолетом. Гордон легко мог пристрелить его, но это не входило в замысел американца.

— Стоять! — резко крикнул он, обернувшись к туркменам, хотя они и так еще не решились вмешаться в ход событий. — К вам у меня нет вражды. Я свожу счеты лишь с вашим главарем.

Если бы эти слова произнес кто-нибудь другой, они не возымели бы должного действия. Да другой человек просто был бы уже давно мертв. Но эти дикие головорезы знали, что с Аль-Бораком нельзя поступать так, как они поступали с любым белым человеком.

— Хватайте его! — завопил Юзеф-хан. — Он будет заживо сожжен!

Туркмены двинулись к нему, но Гордон вдруг оглушительно расхохотался.

— Моя смерть не сотрет того оскорбления, которое я нанес вашему главарю! — крикнул он. — Все кругом будут говорить, что вами командует хан, у которого на лице отметина от руки Аль-Борака. Как можно избавиться от такого позора? Юзеф-хан не думает об этом, он просто призывает своих воинов отомстить за него. Неужели он трус?

Туркмены вновь в нерешительности остановились, вопросительно поглядывая на своего главаря, у которого от ярости на губах уже выступила пена. Они знали, что такое оскорбление можно смыть лишь кровью того, кто его нанес, но только в поединке. Если бы эта волчья стая заподозрила кого-нибудь в трусости, то это было бы равносильно смертному приговору. Если бы Юзеф-хан не принял вызов Гордона, туркмены повиновались бы своему предводителю и подвергли бы американца мучительной пытке, но при этом они никогда не забыли бы о несмытом позоре, и с этого момента Юзеф-хан был бы обречен.

Юзеф-хан знал это; он знал и то, что Гордон хитростью вынуждает его вступить в поединок, но применить какую-нибудь ответную хитрость, чтобы избежать его, он уже не мог — дикая ярость лишила главаря разбойников способности размышлять. Его глаза налились кровью, и он уже не вспоминал о своих подозрениях, что за вершиной холма могут прятаться вооруженные винтовками люди Аль-Борака. Он не испытывал уже никаких чувств, кроме безумного желания вырвать зубами эти черные, полные презрительной насмешки глаза своего врага.

— Собака! — взревел Юзеф-хан, выхватывая свою кривую саблю. — Ты сдохнешь от моей руки!

В развевающемся плаще и с грозно поднятой саблей, туркмен устремился на Гордона, подобно тайфуну. Его воины тут же освободили широкое пространство, в центре которого спокойно сидел в седле американец, поджидая противника.

Конь у Юзеф-хана был великолепен, и главарь, казалось, слился с ним. К тому же он был свежим и отдохнувшим. Правда, конь Гордона тоже успел получить небольшую передышку, пока американец ожидал пробуждения лагеря. Противники закружили вокруг друг друга, делая быстрые выпады и неожиданные развороты, их клинки сверкали и звенели без малейшего перерыва. В бешеном ритме их поединка было похоже, что борются не два человека, сидящие на спинах коней, а два кентавра, сцепившиеся между собой в смертельной схватке.

— Собака! — дико вопил Юзеф-хан, отчаянно вращая саблей и выкатив налитые кровью бешено горящие глаза, как будто в него вселился дьявол. — Я вывешу твою поганую голову на шесте моего шатра, чтобы все видели… а-а-а!

Из сотни столпившихся людей едва ли дюжине удалось увидеть, как сабля Гордона молниеносно раскроила череп их главаря, но все услышали страшный хруст и пронзительный предсмертный вопль. Конь Юзеф-хана дико заржал и вскинулся на дыбы, сбросив на землю своего мертвого, залитого кровью седока.