Ренсом Риггз - Разрушение Дьявольского Акра

Маленькие магазинчики и домики окружали парк. Приятно зазвонил церковный колокол. Мы вообще не продвинулись на другой конец мира — только во времени — и все же мы прибыли в другую страну. Горацио надел темные очки, чтобы скрыть пустые зрачки, и на безупречном французском спросил прохожего, где можно сесть на поезд.

— Пойдемте со мной, — сказал нам Горацио. — Не думайте, не говорите. Просто идите.

Мы беспрекословно последовали за ним. Может, он и был тварью, но проявил себя таким же преданным, как и любой из известных мне странных людей. Мы поспешили вниз по улице, вдоль которой тянулись магазины. Было жарко, и мы на ходу скинули тяжелые плащи, бросив их на асфальт. Люди таращились, но недолго. Возможно, реконструкция Первой мировой войны была здесь будним явлением. Нормалы нас больше не волновали.

— Как вы думаете, он действительно мертв? — спросил Гораций, нервно оглядываясь.

— В него стреляли десять миллиардов раз, — сказал Енох. — Немцы превратили его в начинку для пирога.

— Если пули могут убить пустоту, значит, они могут убить и его, — сказала Эмма.

Я видел, как выпотрошили Марнау, но что-то не давало мне покоя. Он не был пустотой. Я даже не была уверен, что он был смертным. Но не было никакой причины обременять остальных своими сомнениями; у нас было достаточно причин для беспокойства.

Мы приехали на вокзал, купили билеты до Лондона (у Горацио были деньги) и стали ждать в почти пустом зале прибытия нашего поезда. Джулиус сидел и стонал про себя о своей потерянной имбрине, а Гораций сидел рядом, положив руку ему на колено, и бормотал утешительные слова. Эмма принесла салфетки из кафе и занялась раной на руке Еноха, пока он морщился и жаловался. Эддисон принюхивался к воздуху вокруг и старался быть настороже, но его маленькие глазки все время закрывались.

— А что будет, если мы потерпим неудачу? — тихо спросила Себби.

Енох втянул в себя воздух и сказал:

— Каул захватит власть над всеми странными, поработит нас всех, а затем превратит мир в кровавую бойню.

— Если он в хорошем настроении, — добавила Эмма.

Гораций похлопал ее по плечу.

— Мы не подведем.

— Почему? Потому что тебе это приснилось?

— Потому что мы просто не можем ему проиграть, вот и все.

Мы были невыразимо измучены. Осознание того, что произошло, начало просачиваться в наши уставшие головы. Хотя в основном нас приследовали ужас и телесные травмы, я утешал себя тем, что мы возвращаемся в Лондон более подготовленными и уверенными, нежели тогда, когда покидали его. У нас имелось трое из семи избранных, и это все, что нам было нужно. И у нас был Горацио. Он сидел на деревянной скамье, выпрямившись, как шомпол, и каждые несколько секунд мотал головой между входной дверью и железнодорожной платформой. Он был похож на доброжелательного Терминатора.

Поезд с гулом въехал на станцию. Мы поднялись на борт и втиснулись в отдельное купе, собирая еще более странные взгляды пассажиров. Странные взгляды стали настолько привычными, что я почти перестал их замечать. Когда мы заняли свои места, Эмма вслух забеспокоилась об имбринах и Акре. Мисс Зарянка выглядела слабее, чем когда-либо, когда мы видели ее в последний раз, и щит зависел от того, что все двенадцать имбрин будут в порядке и останутся в таком состоянии до нашего возвращения. Мисс Буревестник сказала, что силы Каула уже собираются.

— Интересно, чего они ждут, — сказала Бронвин.

— Чтобы родилась армия пустот Каула, — ответил Горацио. — Он создает их в Абатоне. В каждой пустоте содержится душа, украденная из кувшинов Библиотеки.

— Я думал, он не может ими манипулировать, — сказал я.

— Очевидно, он может, в своей воскресшей форме. И до такой степени, что ему удалось переписать их натуру.

— И поэтому мы их видим? — спросил Гораций.

— Верно, — ответил Горацио. — И поэтому они стали непробиваемые и большие, и… — его глаза метнулись на меня, — их стало труднее контролировать.

Я почувствовал себя неполноценным. Хотя я знал, что он имел в виду совсем другое.

— Ты смог взять под контроль одну, — сказал я.

— Да, но спустя долгое время. Я проводил дни в непосредственной близости от этой пустоты и постепенно смог выучить ее новый язык. Но даже в этом случае они более несговорчивы, чем мы.

Мы, то есть Горацио в его прежней форме.

Эмма наклонилась вперед и тихо спросила:

— А каково это — быть в теле пустоты?

Горацио на мгновение задумался.

— Пытка, — сказал он через некоторое время. — Все кажется только наполовину сформированным. Ваше тело, ваш ум, ваши мысли. Вы так голодны, что даже свои собственные кости кажутся пустыми. Единственное облегчение, которое вы когда-либо испытываете, во время того, как едите, предпочтительно человека, причем странного. И даже тогда это лишь короткая передышка.

— Значит, ты ненавидел Его? — спросила Нур. — За то, что он так долго держал тебя в таком состоянии?

Он ответил немедленно.

— Да, — он наклонил голову. — И нет. Все пустоты ненавидят своих хозяев. Но он помог мне развить свой ум. Научил меня читать, понимать английский и думать не только о голоде. Я понял, почему он держал меня, зачем я был ему нужен. И со временем я полюбил его так же, как и возненавидел.

Поезд затрясся и начал медленное движение. Скамейки и билетные кассы станции начали скользить мимо нашего окна.

— Ты можешь научить меня их новому языку? — спросил я Горацио.

— Я могу попытаться. Но это не столько интеллектуальный процесс обучения, сколько интуитивный.

— Я попробую все, что угодно, — сказал я.

— Еще один вопрос, прежде чем вы начнете уроки вокала, — сказала Нур. — Когда ты говоришь «армия пустот», сколько их?

— Десятки, конечно, — ответил Горацио. — А может, и больше. — он погрузился в кратковременную задумчивую тишину. За нашим окном станция сменилась цветущими полями. — Скоро они все родятся. Час близок.

Енох фыркнул.

— Час близок, — повторил он хриплым голосом. — Неужели все твари говорят, как злодеи из фильмов ужасов?

Горацио удивленно поднял бровь.

— Если бы у меня всё еще были языки, — сказал он, — я бы ударил тебя ими всеми.

Енох слегка побледнел и съежился в кресле.

Мгновение спустя Гораций вскочил на ноги.

— Ребята? — сказал он высоким голосом, прижавшись носом к стеклу. — Что это?

Мы столпились рядом с ним у окна. В поле зрения я уловил быстро двигающегося голого по пояс человека, который, казалось, ехал верхом на столбе из вращающейся пшеницы и желтых цветов.

— Это он, — прошептала Эмма.

— О, черт, — сказала Бронвин.

Марнау скользил по полям в нашу сторону, а наш поезд только начал набирать скорость.

— Я думал, это скорый поезд! — воскликнул Енох. Он постучал по стеклу. — Давай, поторопись!