Стивен Лохед - Мерлин

— Прекрасно знаю, — отвечал я. — Был бы в силах, давно бы наступила весна.

— Ты так торопишься, милый. — Она взглянула на меня поверх доски, и я уловил в ее голосе печальную нотку.

— О чем ты, мама?

Она улыбнулась и сделала ход.

— Годы и сами пролетят. Так ли давно Талиесин вошел с арфой в дом моего отца? — Она коснулась ладонью моей щеки. — Ты очень похож на него, Мерлин. Твой отец гордился бы таким сыном. — Она опустила руку, подвинула фигуру кончиком пальца и вздохнула. — Мой труд почти завершен.

— Твой труд? — Я переставил фигуру, не замечая, какую и куда.

Харита сделала ответный ход.

— С этой поры о тебе будет печься Ганиеда, Соколик.

— Ты говоришь так, как будто я переезжаю за море, а не в другие покои через двор от твоих.

— Для меня это будет, словно ты переедешь на край света, — серьезно сказала она. — Со дня свадьбы вы с Ганиедой станете одно. Ты отдашь себя целиком, она — себя. Вы вдвоем станете целым миром — так и должно быть. Мне там места не будет.

Я понимал, что она говорит правду, но не придал значения ее словам. Не хотелось верить, что событие, столь радостное для меня, доставит любимому существу такую сильную боль. Я хотел, чтобы все радовались вместе со мной. И Харита радовалась, но к сладости для нее примешивалась горечь — иначе и быть не могло.

Позже, когда мы пожелали друг другу спокойной ночи, она прижала меня к себе чуть крепче обычного. Это было одно из множества мелких прощаний, которые помогали облегчить грядущую большую разлуку.

Наконец пришел день моего отъезда в Годдеу. Я взял с собой двадцать воинов. Мы не ждали нападения по дороге, но враг год от года становился все более дерзким. К тому же мы слышали, что зима за Валом была суровой — оголодавшие пикты и скотты могли раньше обычного отправиться на разбой.

Выехать с двадцатью лучшими воинами было делом разумным, да и им не мешало размяться после зимнего безделья. Но, если не считать вздувшихся рек и еще не растаявших перевалов, ничто нам не препятствовало. Мне уже казалось, что я так часто здесь езжу, что знаю на память каждый камень, куст, каждый брод по дороге в Годдеу.

В попутчиках недостатка не было. Несмотря на слухи о разбойниках, купцов оказалось даже больше обычного. Видимо, люди поняли, что сношению с далекими областями приходит конец, и торопились как можно больше наторговать до тех пор.

Да, поездка оставляла ощущение чего-то веселого, бесшабашного — а может быть, дело было в моем собственном настроении. Одним словом, чудесное вышло путешествие.

В тот день, когда я подъезжал к озерной крепости Кустеннина, сердце мое готово было разорваться. Погода стояла чудесная, солнце сияло и дробилось на глади озера. Небо — чистейшее, лазурное, дикие цветы распространяли в воздухе нежный аромат, деревья гудели от птичьего пенья. У каждого день свадьбы должен быть таким.

Когда я въехал в Годдеу и увидел Ганиеду у дверей королевских чертогов в белом плаще с золотой бахромой и изумрудно-зеленой вышивкой, с белыми цветами в темной прическе, — в этот день, в этот миг душа моя сочеталась с ней браком.

Мы были так счастливы!

Не помню, как подхватил ее и усадил перед собой в седло, хотя говорят, так я и сделал — подлетел к ней на полном скаку и умчал прочь. Помню только касание ее рук и губ, когда мы неслись по краю блистающего озера и копыта взметали в воздух ливень алмазных брызг.

— Как ты узнала, что я сегодня приеду? — спросил я, когда мы наконец спешились у дворца.

— Я не знала, господин мой, — с притворной серьезностью отвечала она.

— Однако ты была готова и ждала.

— Я жду тебя каждый день с тех пор, как распустились цветы. — Мое изумление заставило ее рассмеяться. — Как же иначе! Неужто мой любимый застал бы меня врасплох!

— Я люблю тебя, Ганиеда, — сказал я. — Люблю сердцем и душой. И я по тебе стосковался.

— Давай никогда больше не разлучаться, — промолвила она.

В этот миг меня окликнули и появился Гвендолау.

— Мирддин Вильт! Тебя ли вижу? Когда б не эта волчья шкура, не узнал бы. Отпусти мою сестрицу и дай на тебя взглянуть.

— Гвендолау, брат мой! — Мы крепко взялись за руки, и он весело похлопал меня по плечам.

— Ты изменился, Мирддин. В плечах-то как раздался. А это что? — Он тронул мою гривну. — Золото? Я-то думал, золото носят одни короли.

— Ты отлично знаешь, что это так, — вмешалась Ганиеда. Я улыбнулся, услышав в ее голосе хозяйские нотки. — Разве он не король с головы до пят?

— Тысяча извинений, госпожа, — рассмеялся он. — Вижу, можно не спрашивать, как поживаешь. Вон какой вымахал!

— И ты, Гвендолау. — (Он тоже изменился за этот год — стал еще больше походить на Кустеннина, настоящий великан.) — Рад тебя видеть.

— Давай займусь твоими людьми и конями, — сказал он. — Вам с Ганиедой есть о чем поговорить, а мы побеседуем позже. — Он с размаху хлопнул меня по спине и тут же пошел прочь.

— Идем, — потянула меня Ганиеда, — пройдемся немного.

— Да, но сперва я должен засвидетельствовать почтение хозяину дома.

— Успеешь. Он на охоте, вернется после заката.

Мы пошли гулять, и дорожка завела нас в лес, где мы отыскали рощицу и присели на теплой от солнца траве. Я держал Ганиеду в объятиях, и мы целовались, и, если бы я мог остановить течение времени, я бы это сделал. Ощущать ее сладостное, отзывчивое тело было для меня небом и землей.

Великий Свет, я больше не вынесу!

Нет… нет, волчица, послушай, ум мой спокоен. Я продолжаю.

Кустеннин всем сердцем одобрил наш союз. Полагаю, Гвендолау расписал моих родственников в самых лестных выражениях. Брачные узы между нашими домами должны были скрепить давнюю связь. Аваллах и Мелвис стремились к тому же.

Юг нуждался в севере, нуждался отчаянно. Набеги врагов, с каждым годом проникавших все дальше, шли с севера; именно здесь жили пикты, скотты, круитни и аттакоты. А ирландцы и саксы, которые год от года становились все более дерзкими, приплывали из-за моря и высаживались на Инис Придеин все на том же незащищенном севере.

Непрекращающиеся нападения заставили последних оседлых бриттов, живущих к северу от Вала, перебраться на юг, если они, как Эльфин, не сделали этого раньше. Ничто теперь не отгораживало цивилизованный юг от воинственного севера.

Без сильных союзников на севере южане становились все более уязвимыми. Римляне построили Вал — скорее символическую границу, нежели реальную защиту, хотя он и сдерживал натиск с севера, покуда его стерегли легионы. Однако по-настоящему юг берегла сила северных королей.

Сила эта ослабела. Не диво, что южные бритты с растущим страхом смотрели на север, хотя оттуда шли не только их беды, но и спасение. Союз был бы на пользу всем, так как нет связи прочнее кровной.