Надин Брандес - Романовы [litres]

– Виноваты большевики. Если бы они просто признали, что мы не представляем угрозы для нашей любимой России, мы могли бы мирно жить где-нибудь в маленькой деревушке.

– Именно это и будет решено на суде.

В ту ночь никто не спал.

Мы встретили рассвет усталыми, с покрасневшими глазами и ослабевшей волей. Ольга – вторая мать для брата и сестер в свои двадцать два – пошла проведать Алексея. Татьяна провела утро с папой, выведывая даже самые незначительные факты, которые могли бы помочь ей в общении с большевиками. Мы с Марией в молчании позавтракали в спальне. Одно-единственное слово разрушило бы плотину, сдерживающую слезы. Нам сегодня необходимо быть сильными.

Мария одной рукой подняла чемодан с кровати. Я не предложила помощь – если я отличалась хитростью, то она – крепкими мускулами. Мы прошли к выходу, где мои закованные в доспехи чувства грозили вырваться наружу. Наша семья стояла в две шеренги, выстроившись на коврике у двери.

Те, кто уезжал: папа, мама, позади Мария.

Те, кто оставался: Ольга, Татьяна, я и Алексей, сидевший в деревянном кресле-каталке и закутанный в одеяло, так плотно, что я с трудом могла разглядеть его лицо под копной медно-красных волос.

Нам предстоит попрощаться.

Третья шеренга наблюдала за нашим прощанием. Тобольские солдаты. Папа подошел и пожал им руки. Каждый из них был мрачен – словно прибывая в таком же смятении от папиного отъезда, как мы. Он раздал несколько сигарет и посмеялся с одним из солдат, вспомнив недавнюю партию в карты.

Возле двери стояли большевики. Те самые, которые увозили папу. Я не обращала на них внимания. Это было наше мгновение. Мой взор встретился с папиным. Его глаза сияли той душевной болью, которая и теперь разрывает на кусочки мою душу.

Первой я обняла на прощание маму. Затем повернулась к Марии. Она плакала открыто, мои же глаза оставались сухими.

– Ты должна тоже писать мне, Настя.

Я обняла ее.

– Тебе придется написать первой, рассказать, где вы остановитесь.

К папе я подошла после всех. Он прижал меня к себе и притиснул к груди, уткнувшись лицом мне в шею. Никогда еще он не обнимал меня с такой нежностью. Рыдания вырвались на свободу, разбивая вдребезги принятое решение не плакать.

– Я тебя люблю .

– Я тоже тебя люблю, Швыбзик. – Он не напомнил мне о кукле. Я ему – тоже.

– Позаботься об Алексее, – умоляла мама, пока папа увлекал ее прочь от детей, которых она, возможно, больше не увидит. «И позаботься о нашей тайне» – читалось в ее глазах. Даже теперь, посреди ужаса и разлуки, мы должны были держать в секрете болезнь Алексея.

Хотя брат и был слишком слаб, чтобы подняться из кресла, он пронзительно произнес:

– А может быть, мне следует позаботиться о сестрах.

Все мы ухватились за эту слабую попытку пошутить. Это придало мне достаточно сил, чтобы смотреть, как папа, мама и Мария удаляются в апрельское утро. Алексей задрожал, и обещание с трудом сорвалось с моих губ, прежде чем прислуга повезла его кресло обратно в комнату.

Мама смотрела на меня, когда просила нас позаботиться о нем. Как и я, она была второй по младшинству. Ее собственный брат страдал от гемофилии. Но он умер.

Мой – нет.

Несмотря на то что Ольга и Татьяна ухаживали за ранеными солдатами во время войны и приобрели медицинские навыки, именно связь между мной и Алексеем приносила истинное исцеление, в котором он нуждался.

Я вошла в его комнату как раз в тот момент, когда он вытирал глаза рукавом. Доктор Боткин измерял ему пульс. Он покосился на карманные часы сквозь круглые очки, его лысеющая голова сияла под единственной электрической лампой. Алексей не стыдился своих слез. Его слабость прогоняла мою собственную. Мне вновь предстоит быть сильной.

– Итак, Настя… Возможно, я в последний раз вижу наших родителей и сестру. – Пораженная болезнью кровь всегда угрожала отобрать его у нас. Жизнь человека с гемофилией обычно не бывает долгой. Однако она может быть немного дольше, если вы царских кровей и имеете преданного семейного доктора.

Я скрестила руки.

– Ты и впрямь не увидишь их снова, если продолжишь кататься на санках по губернаторской лестнице. – Это случилось несколько месяцев назад, и Алексей все еще поправлялся. Возможно, он надеялся, что не переживет столь сурового испытания. Здесь, без престола, наследником которого он был, во времена изгнания и дней бесконечной боли я понимала, почему ему непросто найти причину жить.

Доктор Боткин похлопал Алексея по колену:

– Вы снова будете вместе, царевич. Вы воссоединитесь.

Мы с Алексеем вместе усмехнулись заверению доктора. На это никто не мог повлиять, но даже пустое обещание на миг успокоило бы сердце.

Доктор Боткин приложил аппарат Фона к суставам и мышцам Алексея, чтобы сдержать развитие атрофии.

– Я могу этим заняться, доктор, – вмешалась я, мельком взглянув на брата.

Алексей кивнул, и доктор Боткин позволил мне разложить прибор на ногах брата, пока тот нагревался.

Затем он собрал свои вещи и вышел из комнаты. В миг, когда дверь закрылась, Алексей спросил:

– У тебя есть заклинание, Настя? Я хочу поправиться как можно скорее.

Я сунула руку в карман юбки и вытащила маленькую жестянку.

– Только одно. Я использовала на него последние колдовские чернила и не знаю, как сделать еще. – Вообще удивительно, что мне повезло отыскать бутылочку чернил в этом заброшенном губернаторском доме.

Я отвинтила крышку. На дне, на тонкой металлической пластинке мерцало подобно радуге сквозь покрытое брызгами окно или мыльному пузырю под солнечным светом единственное начертанное слово. В жизни мне попадалось множество чарующих зрелищ, но колдовские чернила относились к самым любимым.

Облегчение – единственное заклинание, которым я владела. Облегчение .

– Оно снимет боль, но не исцелит тебя.

Алексей кивнул.

– Это позволит мне немного расслабиться. Все равно поможет.

Я бросила осторожный взгляд на дверь, прежде чем провести пальцем по дну жестянки; слово изогнулось и приклеилось к моей коже. Я переместила заклинание на кожу Алексея – спиралевидный, подобный улитке, след мерцающих чернил.

Брат сжал зубы под моим легким прикосновением.

– Облегчение, – прошептала я.

Искрящиеся чернила впитались в кожу Алексея. Он облегченно вздохнул и расслабленно утонул в подушках. Я сунула пустую жестянку обратно в карман юбки, сердце бешено колотилось. Большевики не поймали нас.

– Подействует через несколько часов. Потерпи. Скоро ты поправишься достаточно для путешествия, – улыбнулась я, пылая от собственной мятежности: еще бы, использовать заклинание прямо под носом врага. – Теперь уже скоро.