Такаббир Кебади - Трон Знания. Книга 5

Сибла уставился на огонь в камине:

— Ну, а здесь… в замке… поговорить с ней можно?

— Нет! — произнёс Адэр. — Ей незачем знать о том, что творится в Рашоре.

— Она в приёмной, — напомнил Крикс.

— Ты начальник секретной службы, ты знаешь свои права, — отрезал Адэр и вернул плётку Сибле. — У тебя всё?

— Всё.

— Дальнейшие действия обсудишь с Криксом. Свободны.

Сибла встал со стула, оглянулся на Крикса, шагающего к двери. С растерянным видом посмотрел на Адэра:

— Вы ничего не сказали о детском приюте. Мне дадут разрешение?

— Нет.

— Почему?

— Ты пригрел воров и убийц.

— Они жертвы…

Адэр хлопнул по столу ладонью:

— Им место не в приюте, а в колонии для несовершеннолетних.

— В искупительном поселении рядом с матёрыми преступниками? Но это неправильно. Там ребёнок снова становится жертвой.

Адэр облокотился на подлокотник кресла, подпёр кулаком подбородок. В стране господствовал культ ребёнка. Но законы, направленные на защиту детства, не действовали в местах заключения. Адэр это знал.

Чтобы отделить малолетних преступников от взрослых и изменить установившиеся порядки, нужна тюремная реформа, нужны деньги. Сейчас казну опустошают другие не менее важные для страны реформы: образовательная, денежная, земельная. Полным ходом идёт строительство железной дороги, трёх электростанций, водопровода, школ, больниц. Доморощенных кадров не хватает, зарубежных специалистов приходится заманивать высоким жалованием.

Учителя и врачи, возмущённые неравноправием с иностранцами, забрасывают ведомства петициями. От забастовки их удерживает только то, что один год работы им считают, как два, и сулят такое же пособие по старости, как рабочим «вредных» профессий. На подходе пенсионная реформа, за ней судебная… Адэр устал до чёртиков от этих «революций сверху». А при мысли о прогнившей тюремной системе и вовсе становилось дурно.

— Ты был в искупительном поселении? — спросил Адэр и указал на стул.

— Нет, — ответил Сибла, усевшись. — Я слушаю исповеди. Любой ребёнок, совершивший плохой поступок — жертва воспитания, окружения, насилия. Его нельзя судить. Судить надо общество. А детям нужна любовь: человеческая, божья. — Взгляд Сиблы стал глубоким, выразительным. — Любовь — единственное чувство, которое может всё.

— У тебя есть опыт работы с детьми?

— Нет. Я пойду учиться, клянусь! Я хочу открыть такие приюты в каждом крупном городе. Хочу, чтобы трудных детей отправляли ко мне, а не в колонию. Сейчас Братьев полторы сотни, но будут тысячи. Таких людей, как мы, много. Я найду их, они пойдут за мной. Прикажите выдать мне документы, уберите Хлыста, дайте мне свободу действий, и вы не пожалеете.

Поднявшись с кресла, Адэр жестом разрешил Сибле сидеть и, приблизившись к камину, протянул руки к огню:

— Я бы мог подумать над открытием приюта для мальчиков. Но девочки… Не прими, как личный упрёк… У Праведного Братства были сексуальные рабыни.

— Вы говорите о Гнездовье?

— Да.

— Я родился в Гнездовье. Моя мать была рабыней.

— Что ты будешь делать с девочками? Оденешь как монашек, станешь стегать ремнём…

Сибла дёрнулся, будто ему в лицо кипятком плеснули.

— Нет!

— У тебя нет жены, нет детей. Ты не знаешь, что такое родительская любовь.

— Я любил свою мать, любил сестру, и они любили меня.

Адэр прислонился спиной к тёплой каминной колонне:

— Этого недостаточно.

— Я пойду учиться, клянусь! — повторил Сибла. — Но пока я получу образование, пройдут годы. Разрешите мне заняться приютом уже сейчас. В первую очередь я вытащу детей из публичных домов.

Адэр свёл брови:

— В Рашоре разрешена детская проституция?

— Там разрешено проституткам рожать.

— Каждая женщина имеет право на материнство. Это оговорено законом.

— Если бы вы знали то, что знаю я, вы бы переписали закон, — не сдавался Сибла. — Представьте маленькую девочку, которую шлюха-мать подкладывает под клиента, чтобы получить два мора сверху. Представьте мальчика, которого мать-шлюха ведёт на рынок, заталкивает под прилавок и заставляет отсасывать у продавца за горстку конфет… — Сибла вскочил со стула. — Я забылся. Простите. Я только хотел сказать, что у этих детей нет выбора и нет надежды на спасение. Я хочу стать этой надеждой и дать им выбор.

Адэр вернулся в кресло. Порылся в бумагах. Выдвинул-задвинул ящик. Сложил руки на столе:

— Где ты их поселишь?

Лицо Сиблы просветлело.

— В доме молитвы две пристройки. В одной живут мальчики, другую отведу девочкам. Но это временно. Когда с Хлыстом будет покончено, я увезу их из Рашора, подальше от плохих воспоминаний.

— Скажу честно, — проговорил Адэр. — Я не вижу прежнего Сиблы, и это меня настораживает.

Сибла устремил взгляд на огонь в камине:

— Нельзя душу человека загнать в застывшую систему, измерить и навесить ярлык. Душа — это бесконечность контрастов. В ней сомнения граничат с уверенностью, страдания с счастьем, милосердие с жестокостью, наивность с мудростью. Прошлый раз я был ягнёнком, сегодня я пастырь.

— Ты получишь разрешение на приют, — сказал Адэр и, выпроводив посетителей, приказал Гюсту пригласить в кабинет Эйру.

Переступив порог, она закрыла двери:

— Почему Крикс не разрешил мне поговорить с Сиблой?

— Ты уважаешь Крикса? — спросил Адэр.

— Конечно.

— Доверяешь ему?

— Конечно!

— Позволь ему делать свою работу. Победа над Хлыстом должна быть его личной заслугой, за которую я пожалую Криксу дворянское звание.

Эйра улыбнулась:

— Не буду вмешиваться. Обещаю.

На следующий день Адэр созвал советников и приказал разработать программу по пресечению династий проституток.

Через две недели Крикс сообщил неприятную новость. Его люди, которых он отправил в Ведьмин парк, не смогли найти овраг. Более того, они чуть не потеряли одного человека — стража по имени Лайс.

Крикс пытался сохранить невозмутимый вид, но пылающий взгляд выдавал злость и досаду. Его люди, прошедшие отличную подготовку в тезарской армии, заблудились в лесу! Крикс отказывался в это верить. Каждый страж рассказывал историю о злоключениях, и эта история коренным образом отличалась от рассказов его спутников. Этого Крикс не мог понять.

Лайс говорил, что его все бросили. Говорил, что сутками блуждал по лесу в одиночестве, хотя приятели вели его под руки. Умирал от жажды и голода, хотя его кормили и поили. И в какой-то миг он вознёсся на небеса, но его оттуда скинули. В действительности за Лайсом не уследили, и он залез в петлю. Ветка не выдержала тяжести тела, и страж, неудачно приземлившись, сломал ногу. Эта часть эпопеи казалась Криксу сплошной выдумкой, как свидетелей, так и неудавшегося самоубийцы. Во-первых, на шее Лайса не осталось следа от верёвки. Во-вторых, он бывший цирковой гимнаст, потомок гимнастов, и даже в беспамятстве приземлится как кошка. И в-третьих, жизненный девиз Лайса звучал: «Не сдавайся! Сдаться ты всегда успеешь!»