Эрин Моргенштерн - Беззвездное море [litres]

– Очень, очень давно. Только сделайте одолжение, не просите меня точно указать срок. У меня нет в заводе часов.

Дориан все рассматривает и рассматривает шкатулку. Ощущение от нее в руках – тяжесть и основательность.

– Вы сказали, ваша жена просила мне это отдать, – говорит он, и трактирщик кивает. Дориан пробегает пальцами по изображению фаз лунного цикла, которым инкрустирован край шкатулки. Полная луна, луна на ущербе, затем новолуние, растущая луна и опять полнолуние. Как любопытно. Нет ли тут связи между реальностью и историей про постоялый двор? – Послушайте, так ваша жена – Луна?

– Луна – это камень в небе, – посмеиваясь, отвечает трактирщик. – А моя жена – это моя жена. Мне жаль, что ее сейчас нет с нами, ей хотелось бы вас увидеть.

– А уж как мне хотелось бы увидеть ее. – говорит Дориан и снова принимается рассматривать и ощупывать шкатулку.

Крышки, похоже, у нее нет. Золотые мотивы повторяются вдоль каждой из сторон, и никакого следа петель или шва. По каждому краю луна прибывает и убывает, снова и снова. Дориан проводит по краям своими не оттаявшими вполне, еще нечуткими пальцами, гадает, как скоро луна спрячется, и тогда жена трактирщика снова окажется здесь, нащупывает что-то – и настораживается.

Одна из инкрустаций полной луны на, как он полагает, верхней части шкатулки имеет углубление, шестигранную вмятину, спрятанную в округлости луны, которую он чувствует, хотя разглядеть не может.

Это не замочная скважина, но как бы форма, внутрь которой можно что-нибудь поместить.

Как все-таки жаль, что с ним нет Закери! Прежде всего потому, что тот мастак в подобных головоломках, но, впрочем, и по множеству прочих причин.

Чего ж тут недостает, думает он, оглядывая шкатулку. В пространстве между золотыми узорами можно рассмотреть сов и кошек, звезды и очертания дверей. Дориан вспоминает истории из “Сказок и судеб”. Кого из персонажей здесь нет, а без него историю не сложить?

И вдруг его озарило.

– А нет ли у вас тут мыши? – обращается он к трактирщику.

Тот какой-то момент смотрит на него недоуменно, а потом улыбается и говорит:

– Пройдемте со мной.

Дориан, уже почти отогревшийся, кивает и поднимается на ноги, а шкатулку ставит на столик у кресла.

– Видите ли, этот постоялый двор находился когда-то совсем в другом месте, – объясняет трактирщик, ведя его через холл. – В стенах его мало что изменилось, но однажды я заметил своей жене, что немного скучаю по мышам. В прежние времена они имели обыкновение прогрызать мешки с мукой и пакетики с травами, которые я добавляю в чай. Тогда это приводило меня в бешенство, но когда мышек не стало, я понял, что мне их недостает. И тогда жена принесла мне вот этих.

Он останавливается у шкафчика, втиснутого между двумя высокими книжными шкафами, и открывает дверцу.

Полки внутри заставлены серебряными мышами, одни танцуют, другие спят, третьи грызут крошечные ломтики золотого сыра. Одна из мышек заносит над головой золотой меч. Это мышь-рыцарь.

Именно эту фигурку Дориан вынимает из шкафа. Повертев ее в пальцах, видит, что стоит она на шестигранном основании.

– Вы позволите? – спрашивает он трактирщика.

– Ну, конечно, – говорит тот.

Дориан несет мышиного рыцаря к креслу у камина и аккуратно вставляет его в углубление на шкатулке, в то, что скрыто в изображении полной луны. Совпадает один в один.

Поворачивает фигурку по часовой стрелке, что-то внутри щелкает, и тайная крышка обнаруживает себя, подскочив.

– Ха! – радостно восклицает трактирщик.

Сняв мышиного рыцаря с крышки, Дориан ставит его на столик рядом со шкатулкой.

Поднимает крышку.

Там, внутри, бьется человеческое сердце.

Закери Эзра Роулинс, когда был совсем юн, любил играть с кристаллами, которых у его матушки имелась обширная коллекция: вглядывался в них, подносил к свету, разглядывал вкрапления, трещины и раны, нанесенные и залеченные временем, воображал, что в его ладонях – целые миры, заключенные в камень, целые царства-королевства.

Но даже вселенные, рожденные когда-то его воображением, ничто по сравнению с чередой хрустальных пещер, по которым он следует сейчас, освещая себе факелом путь, с совой, что сидит у него на плече, вцепившись когтями в свитер.

Когда он раздумывает на перекрестках, куда свернуть, сыч улетает вперед, на разведку. О результатах доносит невразумительно, моргает, растопыривает перья и ухает. Закери делает вид, что понимает его, хотя, по чести сказать, ничего он не понимает, но, тем не менее, они все-таки кое-как продвигаются. Саймон предупредил его, что до моря далековато, но не подумал упомянуть, что тропа такая темная и извилистая.

Так что теперь этот человек, не вполне потерявшийся во времени, с пернатым спутником на плече подходит к костру, сложенному опытной рукой и разожженному, словно их тут ждали. Рядом с костром поставлена большая матерчатая палатка, похоже, служившая укрытием множеству тех, кто путешествовал по местам с более благоприятной погодой.

Рядом с палаткой даже есть столб с выемкой, в которую можно вставить факел, а ниже висит еще что-то.

Пальто. Верней, очень старый сюртук с несусветным количеством пуговиц.

Закери сбрасывает свой износившийся в пути свитер и, встряхнув пару раз в незапамятные времена оставленный Саймоном сюртук, осторожно надевает его. Пуговицы украшены какой-то резьбой, и хотя рисунка на них в таком свете не разглядеть, пуговицы, все вместе, похожи на россыпь звезд.

Сюртук теплее, чем свитер. Он свободен в плечах, но Закери это не беспокоит. Он вешает свой свитер на столб. Взамен.

Пока Закери застегивает свое новое древнее одеяние, сова устраивается у него на плече, и они отправляются поглядеть, что там в палатке.

Палатка просторная, достаточно высокая, чтобы Закери в полный рост прошелся по ней. Внутри светло и уютно. Есть подушки и одеяла, такие неожиданно пестрые и многоцветные в этом монохромном пространстве, словно они украдены из других мест и прочих времен и разложены здесь с тем, чтобы усталый путник всласть отоспался и перевел дух.

У матерчатой стены стоит стол, накрытый для небольшого застолья.

Ваза с фруктами: яблоки, виноград, инжир и гранаты. Круглый, с хрустящей корочкой каравай хлеба. Жареный цыпленок. Бутылка с вином и еще одна, с чем-то таинственным. Помятые серебряные кубки ждут, когда их наполнят. Баночки с мармеладом и медовыми сотами. Маленький предмет, тщательно завернутый в бумагу, оказывается дохлой мышью.

– Полагаю, это тебе, – говорит Закери, но сыч уже спикировал, чтобы схватить свое угощение, и смотрит на Закери, нависнув над ним, а из клюва у него свисает мышиный хвост.

По другую сторону палатки находится еще один стол, покрытый предметами несъедобными, они аккуратно разложены по скатерти, расшитой золотой нитью.