Стивен Лохед - Талиесин

— Откуда идет твоя жизнь? — спросил верховный жрец.

— От народа.

— Перед Белом Всевидящим и Кибелой Всезнающей обнови свою жизнь, — приказал жрец. — Пей.

Царь поднес к губам сверкающую медную чашу и выпил еще теплую кровь. Три жреца, разделав тушу, начали горой складывать куски на алтарь. Печень отложили в отдельный сосуд для гадания по внутренностям. Воловью голову водрузили на гору, рога ее торчали в стороны, огромные безжизненные глаза таращились в небо.

Два жреца с помощью двух длинных шестов сняли с треножника кипящий котел, поднесли к алтарю и опрокинули на гору воловьего мяса. Огонь взметнулся столбом, поджигая жертву. Лицо и руки Хариты обдало жаром.

Огонь трещал, мясо горело, густой сине-черный дым поднимался в небо. Через некоторое время верховный жрец взял щипцы, вытащил из огня несколько кусков и положил на поднос, где они продолжали шипеть и шкворчать. Поднос он протянул царю.

— Что твоя пища? — спросил жрец.

— Служить людям, — последовал ответ.

— Перед Белом Всевидящим и Кибелой Всезнающей, — нараспев произнес жрец, — ешь и насыться.

Аваллах взял кусок мяса, съел, взял следующий. Принесли печень, и верховный жрец взял ее в руки для исследования, понюхал, ощупал пальцами. Другой жрец подошел, принял у него печень. Верховный жрец достал золотой кинжал и привычным движением рассек орган. Толпа ахнула: темная масса разошлась, и на руки жрецу вывалился извивающийся клубок длинных белых червей.

Верховный жрец, бледный, как смерть, обратил испуганный взор к Аваллаху.

— В огонь их! — хрипло выкрикнул царь. — Сожги эту мерзость!

Жрец скривился, сгреб пораженную печень вместе с гнусными паразитами и бросил в пламя.

Повалили густые черные клубы, в сумеречное небо взметнулись желтые языки. В воздухе запахло паленым. Харита закашлялась и, подняв глаза, увидела, как три звездочки мигнули в дыму. Она следила за ритуалом, который видела множество раз, но который казался теперь древним, даже архаичным, как будто все — холм, вол, жрец, котел, царь, толпа — все принадлежит прошлому, такому давнему, что его уже не понять и можно лишь ощутить в биении бегущей по жилам крови.

Взошла луна; большая и бледная, она висела на горизонте, привязанная к земле серебряной нитью, ее незрячий диск надзирал за ночным миром.

И Харита ощутила колыхание под ногами, дрожь камня, проникающую в кости, в сердце, в мозг, так что вскоре вся она уже тряслась от подошв до кончиков тонких пальцев. Она чувствовала, как энергия струится через нее от земли к диску Кибелы и обратно. Казалось, от нее должно исходить сияние, как если бы из кончиков ее волос посыпались искры или ударили лунные лучи.

Она оглядела стоящих рядом — такие привычные, знакомые лица. Она посмотрела с холма на город внизу, столичный Келлиос, на мириады окон — звезды на земной тверди — и дальше, на синий полумесяц, мерцающий за длинной дугой залива. Все казалось знакомым до боли — как будто она уже десять тысяч лет стоит на вершине холма и смотрит на ту же неизменную картину. И зрелище это пронизало самую глубинную ее суть, которая в большей мере она сама, чем даже ее имя.

И все же… что-то изменилось. Что-то неуловимое, но чрезвычайно важное — как перемена ветра предвещает конец длительной засухи и приближение дождя, как один-единственный шаг переносит путника через невидимый рубеж государств. Харите было знакомо это предчувствие чего-то нового, неведомого.

После церемонии, когда от воловьих костей остался лишь легкий пепел, от крови — густые потеки на древнем алтарном камне, участники в свете факелов спустились с холма. Харита плыла в полудреме, движения ее были медленны и тягучи, как будто она всю жизнь проспала и вот-вот проснется. С каждым шагом прошлое отступало все дальше, спадало с нее, как источенные червями одежды, как истлевший от времени саван.

Сердце ее колотилось, кровь стучала в висках. Все казалось необычайно ярким, и каждый предмет излучал холодный, мерцающий ореол. Мыслям открылись неведомые просторы, словно ей в душу вдохнули мудрость веков. Она знала то, чему никогда не училась, и знание водоворотом бурлило в ней.

Харита спускалась с холма в город, явственно видя и слыша все вокруг и ничего в то же время не замечая.

Слова возникали в ее голове, как будто написанные огнем: «Я — Матерь народов, я — Лоно знаний…. я — Атлантида».

Было уже очень поздно. Лампы почти догорели, и полная луна светила через открытую балконную дверь. Аваллах и Брисеида разговаривали вполголоса. Брисеида обняла супруга, а он гладил ей шею и плечи.

В дверь тихо постучали. Аваллах неохотно встал.

Царь открыл дверь, и свет упал на лицо Аннуби. Прорицатель извинился.

— Прости меня, государь. Я не стал бы тебя тревожить, но…

— Что там у тебя?

— Это насчет танцовщицы… сегодня днем.

Аваллах тряхнул головой.

— Ничего не понимаю.

— Я просила мне сообщить, — объяснила подошедшая Брисеида. — Что с девушкой?

— Мне очень жаль, моя царица.

— Умерла?

Прорицатель кивнул.

— Рана была глубокой, и она ослабела от потери крови. Ничего нельзя было поделать.

— Она очень мучилась?

— Она держалась до конца. Было больно, да, но, мне кажется, она сама предпочла бы оставаться в сознании.

Царица рассеянно кивнула.

— Спасибо, Аннуби.

Прорицатель поклонился царю, повернулся и исчез. Брисеида закрыла за ним дверь и взглянула на мужа.

— Какая, в сущности, чепуха. — Она положила голову ему на грудь. Они обнялись и застыли так на целую минуту.

— Какой длинный и насыщенный день, — сказал Аваллах наконец. — Я утомился.

— Иди, ложись. Я задую лампы.

Царь поцеловал ее и направился в опочивальню. Брисеида заходила по комнате, гася светильники. Возле балконной двери она помедлила — из сада доносилась нежная мелодия. Кто-то пел. Царица подошла к балюстраде.

На залитой лунным светом траве стояла Харита в одной тонкой ночной рубашке. Она медленно поворачивалась, воздев руки к небу и запрокинув голову. Лицо ее выражало восторг, с губ срывался странный напев.

Брисеида открыла было рот, чтобы ее окликнуть, потом раздумала и прислушалась. Поначалу она не смогла разобрать слов, а когда смогла, у нее перехватило дыхание.

«Матерь народов, Лоно знаний, я — Атлантида… Атлантида… Атлантида… Я — Атлантида».

Хафган стоял, закутавшись в полуночно-синий плащ и сжимая дубовый жезл в правой руке. Он задержал взгляд на ночном небе, потом вновь заходил посолонь вкруг врытого стоймя камня посреди каменного кольца, останавливаясь лишь затем, чтобы съесть несколько лесных орехов знания из кожаной ременной сумки.

Он ходил медленными кругами, слушая, как шуршит прошлогодней травою ветер и кричит на далеком дереве охотница-сова. Полная луна ярко светила на землю, двигаясь своим положенным курсом, и Хафган на ходу примечал свойства этого света. Шли ночные часы — друид вслушивался, взвешивал, оценивал.