Стивен Эриксон - Повести о Бочелене и Корбале Броче. Часть вторая

- Итак, - сказала она, наливая эль из бочки, - где укрылся сборщик?

- Нигде. Он тоже мертвый.

Феловиль подняла кружку. - Ну, - улыбнулась она, - за это можно выпить вместе.

- Они так и сделали.

Некоторое время спустя Якль огляделся и вздрогнул: - Ну, не знаю. Тут тихо, как в могиле.

Дорога вилась к северу, от побережья; по ней тяжело катилась массивная покрытая черным лаком карета, листовые рессоры скрипели над камнями и рытвинами. Упряжка в шесть черных лошадей выдыхала пар в морозном воздухе, красные глаза зловеще сияли в утреннем свете.

На этот раз Бочелен сел рядом с Эмансипором.

- Какое чудесное утро, мастер Риз.

- Да, хозяин.

- Весьма просветляющий урок, не так ли, о природе тирании? Признаюсь, я порядком повеселился.

- Да, хозяин. Почему мы так нагружены? Карета кажется кораблем с водой в трюме.

- Ах, да. Мы везем краденые сокровища, так что чему удивляться?

Эмансипор хмыкнул, выпустив дым из трубки. - Хотя вас с Корбалом Брочем не заботят мирские богатства и так далее.

- Только как средства для достижения цели, мастер Риз. Кажется, я уже вам объяснял. Поскольку наши цели куда обширнее и значимее, чем у горстки беглых стражников... да, полагаю, курс впереди ясен.

- Ясен, хозяин. Да. Но мне жаль тот взвод.

- Ну, мастер Риз, ваша способность сочувствовать посрамит большую часть человечества.

- Эх! И куда это меня привело?

- Как невежливо, мастер Риз. Вам весьма хорошо платят, заботятся о малейших нуждах, пусть самых нелепых. Должен сказать: вы, сир, первый из лакеев, проживших с мной так долго. Соответственно, я взираю на вас с полным доверием и немалой любовью.

- Рад слышать, хозяин. Но, - он искоса глянул на Бочелена, - что случилось с прежними вашими лакеями?

- Ну, мне пришлось их убить, одного за другим. Презрев изрядные расходы, нужно заметить. Сама можете вообразить мое недовольство. В иных случаях мне пришлось защищаться. Вообразите: слуга, коего вы сочли преданным, пытается вас убить. Вот к чему катится мир, мастер Риз. Удивляться ли, что я мечтаю о ярком будущем, в котором восседаю на престоле, правя миллионами жалких рабов, равнодушный к любым заботам, кроме личных прихотей? Таковы мечты тирана, мастер Риз.

- Мне как-то говорили, что мечты вещь стоящая, даже если приводят они к нищете и бесконечному ужасу.

- Ах. И кто говорил?

Он пожал плечами. - Жена.

Пустая дорога вилась, звенели выщербленные плиты и мерзлая грязь, со всех сторон разгорался, призывая к оптимизму, день.

Бочелен оперся на сиденье и сказал: - Смотрите, мастер Риз. Новый день!

- Да, хозяин. Новый день.

Ныне за моей спиной лежат долгие годы. Честно говоря, я никогда не был старше. Приходит миг, когда все опасения мужчины - всё то, что он таил, боясь разрушить карьеру и репутацию, еще надеясь на возвышение - всё вдруг теряет сдерживающую силу. Вы сами можете понять, что оный миг случается в день - точнее, в первый звон после полуночи - когда человек осознает: дальнейший рост невозможен. Да, все опасения ничем не помогли успеху, ибо успех так и не пришел. Я готов поклясться, что жизнь моя была щедро насыщенной, закрома мои ломились от сокровищ и так далее... но исход всегда темен и печален. Неудача носит разные наряды, и я примерил их, один за другим.

Солнце дарит золото лучей, воздух спокоен; я восседаю, старик, пропахший маслом и чернилами, и скриплю пером, а сад шумит вокруг, соловьи онемели, качаясь на отягощенных плодами ветвях. Ох, неужели я ждал слишком долго? Кости стонут и ноют, жены следят за мной из теней галереи, высунув черные кончики языков из раскрашенных уст, а в судейской конторе отмеряют терпение громадные водяные часы, и падение капель подобно шелесту губ.

Как сейчас помню славу священных городов, и как склонялся я, переодетый, перед скрытными тиранами и богоблагословенными ловцами душ. Помню, как странствовал в пустынях, вдалеке от людных улиц, и караваны туголицых кочевников шли на закат, и охранники-гилки стояли на страже прохладных оазисов - много раз я бродил среди них, неведомый авантюрист, остроглазый поэт, заслуживший право расплетать тысячи легенд древних эпох - и времен не столь древних. О, если бы они знали!

Им было не устоять, моим преданным слушателям, и мужам и женам, ибо жить в пустыне значит с готовностью внимать всему, и обычному и необычайному; ибо я, наносивший множество ран словами печали и радости, всех страданий любви и смерти, что вылетали из уст моих, гладкие как оливки и шершавые как фиги, я никогда не пролил и капли крови. Пусть течет ночь, пусть льются смех и слезы, звучат речи и горячие мольбы о прощении (ведь глаза ваши засияли от моих неспешных повествований о любовницах, о шелковых ложах, о блеске пышных персей и бедер), и пусть духи песка и боги вихрей учатся дрожать от страха и неметь от потрясения... о нет, друзья, пусть они корчатся от зависти!

Мои сказания, да будет вам ведомо, охватывают целый мир. Я сидел с Тоблаями в их горных твердынях, а снег падал, покрывая острые крыши длинных домов. Я стоял на высоких скалистых брегах Напасти, глядя, как пытается обрести убежище тонущий корабль. Я ходил по улицам города Малаза, в обширной тени Замка Обманщика, я видел сам Мертвый Дом.

Лишь годы - враги смертного странника, ибо мир кругл и путешествие свидетельств бесконечно.

Однако же узрите меня здесь, в прохладном прибежище у булькающего фонтана; я излагаю истории на ломких листах папируса, и подобны они спелым плодам, ожидающим усталого, забредшего в оазис путника. Съешь, если готов рискнуть. Жизнь есть лишь поиск садов достойного отдыха, и я сижу здесь, ведя сладчайшую из войн - ибо я не умру, пока остается не изложенным хотя бы один рассказ.

Слушай же меня, соловей, и крепче держись на ветви. Тьма царит, и я лишь хронист, случайный свидетель и рассказчик волшебной лжи, таящей чистейшие истины. Слушай меня прилежнее, ибо нынешняя история взята из моей же памяти, сад сей еще буен и неухожен и, смею сказать, чрезвычайно плодороден, и выплюнутые мною семена блестят на щедрой почве. Это история Негемотов и упорных за ними охотников, история о пилигримах и поэтах, и обо мне самом, Эвасе Дидионе Бликере, видевшем всё.

Есть тропа паломников, что ведет через Великую Сушь. Двадцать два дня и двадцать три ночи в подходящий сезон от Врат-в-Никуда до капища Безразличного Бога; тропа пилигримов, ведомая как След Треснутого Горшка. Начнем же, поражаясь случаю, сумевшему свести в одном месте и в одно время такое полчище странников. Двадцать три ночи от Врат? Проклято будь невезение, ибо сезон подвернулся неподходящий и дела пошли наперекосяк. По всей блеклой пустоши колодцы пересохли, родники погрязли в смрадной жиже. Стоянки Находителей оказались пустыми, пепел их костров давно остыл. Настал двадцать третий день, а дорога впереди осталась долгой.