Александра Лисина - Вор [СИ]

Прошу, не считай меня трусом и не думай, что я хоть как-то сожалею о случившемся. Напротив, я слишком долго ждал этого дня, чтобы теперь огорчаться или стремиться это остановить.

Я умираю. Наконец-то. И я снова счастлив. А ты… если хочешь… бери то, что от меня осталось. Надеюсь, когда-нибудь тебе помогут эти знания. Уберегут от моих ошибок. И однажды ты скажешь спасибо старому, больному, бездарно растратившему жизнь глупцу, который даже сейчас, глядя тебе в глаза, искренне верит, что умирает с пользой….

Когда я пришел в себя, на улице снова пошел дождь, звонко молотя по отливам, тихонько шурша ручейками по крышам и с силой разбиваясь о мои горестно опущенные плечи.

Мне было больно. Тошно. Муторно. В моей душе, казалось, все с ног на голову перевернулось, отчего я с трудом мог вспомнить, кто я, где я, откуда пришел и почему вообще здесь оказался.

Казалось, во мне поселилось нечто чужеродное. Огромнейший пласт воспоминаний, которыми я никогда не владел, и эмоций, которых сроду не испытывал. И свое, и чужое смешалось в какую-то дикую кашу. Я одинаково ясно помнил себя и Олегом Каменевым, и стариком Лурром. Помнил, как смотрел на свое истекающее кровью тело и одновременно видел другого себя – покрытого чешуей зверя с желтыми змеиными глазами и нервно стегающего воздух длинным хвостом. Я осознавал и свое собственное прошлое, и все то, что довелось пережить старому травнику. Был и тем, и другим, будучи не в силах отделить свое от чужого. Все в моей душе перемешалось. Слилось. Запуталось. А мое сознание едва не угасло, инстинктивно пытаясь стать одним целым и в то же время отчаянно этому противясь.

Наверное, беспрестанно льющиеся с неба холодные капли в какой-то степени помогли мне не провалиться в беспамятство раньше времени. Они отвлекали. Раздражали. И этим, можно сказать, меня сильно выручили.

Но, пожалуй, только сейчас, стоя на коленях на мокрой земле, я совершенно некстати подумал, что ни разу за все это время не видел луж на изнанке. Там никогда не бывало дождей. Мокрых следов на полу или на дороге. А ведь именно вода – главное условие для зарождения и поддержания жизни. Возможно, именно поэтому в сумеречном мире никто не выживал? И только поэтому там не могло существовать никакой органики?

Мысль пришла и ушла, оставив после себя лишь усталое понимание.

А когда она перестала меня отвлекать, то оказалось, что в левой половине груди невесть откуда появилась и все быстрее начала разрастаться густая, тягучая, как патока, боль. И мне все сильнее хотелось выкашлять… выплюнуть ее наружу, освобождаясь от того, что жгло не только тело, но и душу.

Наконец, я со стоном согнулся, и меня действительно вывернуло наизнанку, заставив исторгнуть из себя целый поток темной, дурно пахнущей, какой-то застарелой крови, которая вмиг уляпала не только землю, но и надетый на меня старый халат.

Стоп. Какой еще халат?!

Пошатнувшись от слабости, я едва не упал и лишь в последний момент сумел упереться ладонями в землю. Грудь нещадно болела, поселившаяся в районе сердца боль по-прежнему застилала глаза, однако сквозь струящиеся по лицу ручейки я все же сумел разглядеть, что вместо когтистых лап у меня появились руки. Самые обычные человеческие руки с длинными узловатыми пальцами, морщинистой кожей, вздутыми венами и распухшими, грубо деформированными суставами, которые при попытке сжать пальцы в кулак стрельнули острой болью.

С трудом сплюнув запекшуюся на губах кровь, я выпрямился и неверяще уставился на эти самые, невесть откуда взявшиеся руки. Затем опустил взгляд ниже. Обнаружил, что сижу посреди большущей лужи в мокром, отвратительно липнущем к телу халате. Безошибочно распознал его грязно-серый цвет. Все до единой узнал старательно приделанные заплатки. С ужасом вспомнил, как терпеливо их пришивал. А затем перевел взгляд чуть дальше, где не так давно лежало тело старика Лурра и… ничего не нашел. Вообще ничего, кроме медленно расплывающегося, словно обозначенного черной линией человеческого силуэта с раскинутыми в стороны руками.

Вот, собственно, и все, что осталось от старого травника.

А что же я?

Я снова перевел взгляд на свои состарившиеся ладони. Вспомнил фразу, которую велел произнести Шэд, и глухо выругался вслух. Хриплым, скрипящим, как несмазанная телега, голосом, в котором с еще большим ужасом узнал голос мертвого старика.

Это что же получается… я – теперь он?!

Словно почувствовав мою слабость, из глубины души снова вынырнули непрошенные воспоминания, и я со стоном схватился за голову, когда они с новой силой обрушились на мой и без того измученный разум.

Далекое детство, учеба под руководством травника-отца… отрочество и юность, наполненные бесшабашным весельем… спокойная зрелость, полная осознания собственной важности… работа… дом… семья… переломы, травмы, ушибы и болезни… множество знакомых и одновременно чужих лиц, кажущихся бессмысленными на первый взгляд событий и разговоров…

Информации было так много, что у меня едва искры из глаз не посыпались от усилий хоть как-то ее сдержать, чтобы сохранить свою собственную личность от разрушения. Я почти тонул. Чужие воспоминания, перемешанные с такими же чужими, но до отвращения настоящими эмоциями, угнетали, подавляли и грозили надвое расколоть мою взвывшую от отчаяния душу. Но через какое-то время поток чужого сознания стал тише, легче и свободнее. Затем ощущение, что меня сейчас раздавит, ушло. А когда я смог отдышаться, поток чужих воспоминаний и вовсе схлынул, оставив после себя чувство непередаваемой горечи, безмерной слабости и неимоверного облегчения от мысли, что эта пытка все-таки закончилась.

– Шэ-эд, – просипел я чужим голосом, с трудом удерживая вертикальное положение. – Шэд… су-у-ука… что ты со мной сделал?!

Рядом раздались тихие шаги.

– Ты хотел быть человеком. И я дал тебе такую возможность.

– В кого ты меня превратил?! Думаешь, ЭТО – предел моих мечтаний?!

Согнувшись в новом приступе безудержного кашля, я выплюнул из себя еще один кровяной сгусток, а затем поднял на собирателя слезящиеся глаза.

Я чувствовал себя бесконечно дряхлым, тяжело больным стариком, для которого даже встать с колен было сродни настоящему подвигу. Все мое тело буквально вопило, что еще немного, и оно задохнется от немощи. Меня шатало, качало. Левый глаз почти не видел. В правом тоже поселилась какая-то муть. Звуки доносились до меня словно сквозь ватную подушку. Боль в груди, правда, поутихла. Кашель тоже унялся. Но я каждой клеточкой своего тела ощущал то самое отвратительное чувство беспомощности, которое успело коснуться меня в прошлой жизни – характерную, неистребимую, день ото дня растущую немощь, которая всегда сопровождала неизлечимую и давнюю болезнь.