Ярослав Гжендович - Конец пути

И все же кружили здесь люди, пытавшиеся в малые эти храмики вдохнуть хоть какое-то содержание с помощью поспешно намалеванных молитвенных флажков и дешевых каменных тотемов, не больших чем коновязь, один за другим вырубаемых каменщиками у ворот.

Где соберется мореходов больше, чем трое, — на поединок ли, на пожар или на какие обряды, — сразу найдется и тот, кто организует пару бочонков, какое-нибудь место для сидения и начнет продавать пиво. Я быстро наткнулся на такое заведение, а потому посадил там над большой кружкой Н’Деле, а сам прошелся по площади с рядами храмов. Расставленные всюду прилавки с жертвенными животными, благовониями, молитвенными веерами и флажками, а еще амулетами, маслами и скульптурами только усиливали впечатление базара, как и стоящие перед входами в храмы аколиты в разнообразных одеяниях: били в барабаны, танцевали, кричали или читали святые стихи, словно торговки.

В большинстве своем были это те, кто исповедовал культы Севера, которых я не знал, однако мне было известно, что каждое племя мореходов имеет своих богов, к которым относится очень серьезно. Выглядело все так, что, несмотря на дышащие силой городские храмы и религию Древа, люди здесь тоскуют по своим старым богам.

Я шел вдоль пестрых, выкрикивающих приглашения аколитов и осматривался. Мне не нужна была помощь божества, должного обеспечить благосклонность равнодушной любимой, мне не нужно было благословение, что поможет найти дорогу в шторм или даст знание звезд, не нужно мне было и умение разговаривать с мертвыми или напиток, что позволит мне проникнуть к богам.

Я проходил мимо мореходов, что казались больными, без рук и ног, с бельмами на глазах, или бледных от каких-то хворей. Видел женщин с застывшими от боли лицами, которые пестовали плохо выглядевших младенцев, и видел юношей, что роются в любовных амулетах.

С площадок храмов поднимались жертвенные дымы, доносились стонущие песни, стук барабанов и рев рогов, воздух рвали визги, квохтанье и беканье жертвенных животных. Я продирался сквозь толпу, но большая часть людей тут была гражданами или странниками с деревянным знаком корабля на груди, а вот измененных было немного.

Я же искал красные плащи и серебристые зеркальные маски жрецов Праматери, скульптуры Госпожи Страды и знаки Подземного Лона. Правда, больших надежд у меня не было, поскольку, хотя Ледяной Сад и был странным местом, я сомневался, что кто-то из жрецов Подземной осмелится вышагивать по его улицам в своем плаще и маске. Мореходы даже здесь оставались собой и мало что не любили больше, чем Амитрай. Настоящего жреца со всеми атрибутами тут наверняка убили бы просто по привычке, как по привычке растаптывают скорпендру.

Я мог ходить по улицам города в своей линялой и латаной военной форме, поскольку я был один и казался неопасным и потерянным. Я никому не угрожал.

Наконец я их высмотрел, поскольку знал, что именно должен искать. Несколько измененных с животными чертами лица, выставленными клыками и мощными руками, а с ними — пара чужеземцев, все в плащах и с капюшонами на головах. Они не заняли собственного храма — просто стояли сбоку, словно чего-то ожидая.

— Глупцы! — услышал я старческий голос.

Мужчина с неаккуратной, встопорщенной бородой и спутанными волосами, скрученными в отдельные прядки, стоял на облицовке дождевого колодца и ругал прохожих, тыча в них палкой, вырезанной из корня:

— Взгляните вокруг! Посмотрите на город, силой вырванный у матери-земли! Близится гнев! Близится огонь! Уже шагает по морю! Думаете, что вас уберегут стены, рожденные богомерзостью некоего приблуды?! Что вы можете торчать в своих каменных хлевах, выдранных из кровавого тела матери, и копить свое золото, обжираться телами детей земли и заливаться гнилыми соками порченых плодов?! Что можете кутаться в свои тряпки и оскорблять Мать, спариваясь, словно животные? Что можете обижать дочерей земли?! Отказывать им в истинной власти только потому, что Мать далеко?! Но время исполняется! Близится конец треснувшего мира! Конец жадности и мерзости!

На него почти не обращали внимания. Для прохожих он был лишь орущим стариком. Тем, кто выкрикивает нечто непонятное в шумной толпе. Завернутый в тряпку дедуган, трехнутый или пьяный. Однако нашлись и такие, что останавливались и слушали, легонько кивая. Меньше дюжины — и по большей части женщины.

Я же узнал слова Кодекса Земли, точно такие же, какие при власти моего отца можно было услышать на базарах. Всегда одно и то же: первый урок таков, что все возможные несчастья возникают из-за того, что позабыли Кодекс Земли. У всякого бывают проблемы, что падают на него со всех сторон без малейшей, казалось бы, причины, а потому он может обратить внимание на пророка, который один знает ответ на вопрос: «Почему?» А потом — обещание жестокостей, какие охватят мир, если тот не придет в себя и не направится за единственным учителем. Это тоже всегда действует, поскольку, в какие бы времена ни приходилось жить людям, они всегда полагают, что мир близится к катастрофе. А все, что они видят, пусть и не напрямую, говорит им об этом. Всегда и везде найдутся суеверные и потерянные, которым нужно, чтобы некто их направлял.

Чем дольше смотрел я на старикана, тем больше узнавал его. Грязный плащ не был первым попавшимся капором — был это традиционный амитрайский мальхаштук из плотной овечьей шерсти, крашенный некогда в алость Праматери. Беспорядочная густая борода и волосы тоже не были случайны: я знал, что он весь покрыт коркой грязи, а под одеждой у него лохмотья гнилых тряпок, поскольку ничто, что не является сутью служения Матери, не имеет для него значения. Он отбрасывает треснувший мир и презирает его. Это единственный мужчина, который может поучать, не будучи жрецом, нахардал — пустынник. Мудрец из Пустошей. Тот, кто отрекся от всего, и потому открыт голосу Матери, доносящемуся из-под земли.

Я не подходил ближе, укрывшись в толпе и внимательно присматриваясь, поскольку его изборожденное, вытянутое лицо, обросшее серыми клочьями волос, казалось мне мучительно знакомым. Один глаз его был затянут мерзким бельмом, белым, словно нашлепка из молока, поросшим кровавыми жилками; старик скалил длинные, кривые зубы, вонял как стадо козлов, и я не мог вспомнить кого-то подобного, встреченного мной на своем пути, однако я чувствовал, что откуда-то его знаю.

Сперва я думал, что просто насмотрелся во время оно на нахардалов в Маранахаре, поскольку каждый из них выглядел точно так же, как и остальные.

Измененные и прохожие, что стояли группкой сбоку, прикрывали головы полами плаща на знак покорности, некоторые тянулись к миске, наполненной чем-то черным, смачивали два пальца и рисовали себе полосу на лбу. Ничего не говорили, только смотрели на старика, склонив головы.