Ярослав Гжендович - Конец пути

Кроме того, мы били поклоны перед статуей Матери, произносили строфы из Кодекса Земли и ждали, когда наступит Призыв. Но ничего такого не случалось.

К тому времени мы уже оставили ночные вылазки, бег по крышам и поиски следов в тавернах. Сколько бы раз мы ни покидали корчму, где обитали, поблизости всегда был кто-то из измененных, крутился малолетний воришка, а иногда мы натыкались на внимательный взгляд из-под капюшона сидящих под стенами домов — бесцельно, на расстоянии броска камня от постоялого двора.

Также я начал примечать заговорщицкие взгляды и знаки у случайно встреченных людей. Следы черной краски на двух пальцах правой руки или втертой в морщины лба, амулет со знаком Подземного Лона или двух лун, легкий жест, которым кто-то словно бы случайно прикасался ко лбу и губам. Торговка на базаре, прохожий, разносчик дров. Не было их много — не так, что в городе сделалось тесно от последователей Подземной, но нечто такое я встречал чуть ли не каждый день.

Но хуже всего было то, что мы, хотя и сумели проникнуть в ряды верных, не могли узнать чего-либо существенного. Жрец лишь отдавал приказания, а нахардал оделял поучениями и оставался в стороне. Однажды я попытался спросить, как долго нам ждать падения города и возвращения истинных богов, но лишь услышал, что «время наступит, когда наступит», и что «исполняется мера мерзости», второй же произнес гневную речь о терпении и о моем месте среди верных, которым должно оставаться как муравьям, что вместе тащат травинку, не задают вопросов и ждут приказаний. После такого я перестал расспрашивать и покорно бил лбом в пол, а ночами рисовал на стенах проклятия знаками чужих алфавитов, прикидывая, что делать, когда однажды прикажут нам кого-либо убить.

Ответ Ульфа Нитй’сефни был короток и весом:

«Тогда сразу отошли нетопыря, кого и когда».

Мне слегка полегчало, но не слишком, поскольку я не понимал, будет ли возможность как-то нам помочь.

Пока же выглядело так, что ждали и мы, и заговорщики. Лед у Побережья Парусов и на реках наверняка начинал трескаться. Плиты его в заливе и в порту то и дело выстреливали с грохотом, крушились на мелкие осколки, покрывая море шубой колышущихся белых обломков. Если весной должен был прийти вражеский флот, им пришлось бы дожидаться, пока не наступит пора мореходства, потом собрать корабли и спустить на воду, а затем еще и найти дорогу к Ледяному Саду. Если люди жреца ждали именно этого — впереди было несколько месяцев скуки.

А еще я не нашел мужа, называемого Багрянцем, даже и следа его, хоть и не знал, кто скрывается под серебряной маской жреца и сколько таких же бродит еще по подземельям Ластовни или Каверн.

Однажды вечером, когда мы закончили обряд поклонов статуе Азины, жрец снова начал выпытывать верных об успехах в битве с городом. Когда пришел мой черед, он даже не дал мне открыть рта, но ткнул своим когтем:

— Останешься, когда все уйдут. Хочу с тобой поговорить.

Я почувствовал ледяную дрожь на затылке и по спине, но только лишь поклонился.

— Хафрам акидил , — ответил покорно, коснувшись рукой губ и лба.

Раздался гонг. Верные вышли в молчании, пятясь, как приказывал обычай. Я остался в одиночестве, коленопреклоненный в подземелье, перед статуей, освещенной светильниками, в тяжелом запахе благовоний. Жрец, обернутый красным плащом, неподвижно сидел на подушке рядом с нишей, в которой стояла Азина, и всматривался в меня черными дырами своей продолговатой, блестящей маски. Собственно, казалось, что, кроме маски и плаща, у него ничего и нет.

Через минуту молчания края его одежд раздвинулись, показалась белая ладонь, ухватившаяся за ручку маленького колокольчика, тряхнула им.

Один из Отверженных поставил перед жрецом круглый поднос с кувшином и двумя чарами, а потом молча вышел.

— Сказано, чтобы беседующие не сидели слишком далеко, — произнес жрец.

Я встал и осторожно подошел ближе.

— Налей отвара, — приказал он.

Поднос был медным и покрыт рисунками всадников и лошадей. Кувшин тоже был красивым, с кончиком в виде клюва цапли. Все это могло стоять в войлочной палатке амитрайского всадника посреди бескрайних степей, очень далеко отсюда — сложно было поверить, что все оно сюда попало.

— Выпей.

Я покачал головой.

— Боюсь губительных напитков, дарующих неестественную радость.

— Ты пес войны, — пролаял он. — Можешь получать освобождение от святых ограничений. Я позволяю тебе.

Я взял чару и отпил глоток. Неохотно и колеблясь.

— Сколько людей ты убил?

Я беспомощно огляделся.

— Я был лучником на галере. На твой вопрос не ответишь, если бьешь из лука в толпу, а порой и в дыму с огнем, ситар.

— «Ситар» мы говорим обычным верным, не жрецу.

— Прости, харган. Я не знаю точно. Знаю лишь о девяти убитых лицом к лицу. Мой лук достал еще с десяток, может, с два. Я служил едва второй год, когда попал на корабль мореходов.

— Ты должен был умереть, — заметил он сухо. — Как рыба, что выпала из косяка.

— Я был раненым и без сознания, харган. А потом я решил вернуться в косяк.

— Хочу, чтобы ты убил для меня, Арджук.

Я поднял взгляд, но не сказал ничего, лишь чувствуя, как колотится у меня сердце, — казалось, от его стука эхо разносится по всей комнате. Два пятнышка мрака посреди зеркала маски упорно всматривались в меня.

— Кого? — спросил я наконец.

— Командира городской стражи в Ластовне, которому нравится преследовать верных и который непрестанно выслеживает нас, отложив прочие дела. Более того, он поносит Кодекс Земли и Мать. Принесешь мне его голову. Завтра.

— Харган, я лучник с галеры, я не знаю искусства скрытного убийства. Мой приятель к тому же болен, и я не могу на него рассчитывать. Мне нужно больше времени, чтобы к этому приготовиться.

— Сколько?

— Три-четыре дня, все зависит от того, когда представится удобный случай. Я никогда не делал чего-то подобного.

— У тебя три дня, не больше. Он зовется Агнар Морской Ветер, живет на улице Углежогов, в районе Верхнего Кольца, в доме, называемом Драконий Глаз. Не прячь тело, пусть они его найдут. Просто убей его, лучше всего — в его доме.

— Да, харган.

— И помни. Принесешь мне его голову.

Нетопырь от Ульфа был в тот же вечер.

«Приди туда завтра ночью и забери голову».

Нитй’сефни меня удивил и испугал, хотя я уже и привык ничему не удивляться.

На следующий день я проснулся с желудком, полным страха, разбитый и больной. К полудню мы с Н’Деле вышли, чтобы, как обычно, посидеть за столом перед гостиницей. Каждый день я выводил его и сажал там, словно он был стариком, которого следует проводить подышать.

Сидели мы так, Н’Деле попивал свои отвары, а я — проклятущую воду с уксусом против болезней, которая раздражала мой желудок. Просидели мы недолго, и вот к нам подошел некий муж и оперся о наш стол.