Майкл Мэннинг - Мордэкай

Если люди хотели звать меня Кровавым Лордом, то я был твёрдо намерен выглядеть соответствующим образом.

Дома или в Уошбруке я этот костюм никогда не носил. Мои люди продолжали меня любить, по большей части, но для остального мира этот наряд был символов, говорившим «Иди к чёрту».

Поскольку я был дружелюбным человеком, большую часть моей жизни люди меня недооценивали. Теперь моя репутация сделала это маловероятным, но порой моя улыбка и лёгкая речь заставляли их забыть. А одежда напоминала.

Поскольку время было мирным, и я больше не был преступником, Пенни в целом не одобряла мой выбор одежды.

Но я всё равно её носил. Я уже упоминал о том, что я упрям?

Ангус МакЭлрой заметил меня, и подошёл. Он был моим человеком, мастером-каменщиком по профессии. Со мной он был давно, и теперь жил в Уошбруке. Короче, он меня не боялся, в отличие большинства окружавших меня людей.

— Милорд, — сказал он, почти небрежно кивая. — Вижу, вы снова нарядились во всё лучшее.

Он руководил строительством, и его подчинённые наблюдали за ним, гадая, будет ли он наказан за фамильярность. Я принялся смотреть на них, пока они не заметили это, и не отвели взгляды, боясь смотреть мне в глаза.

Мы отошли немного в сторону, и он одарил меня раздосадованным взглядом:

— Обязательно каждый раз так делать?

— Как делать?

— Пугать их. Они сегодня вечером будут рассказывать друг другу страшилки, — ответил он.

Размышления о прошлом оставили во мне чувство сварливости, и у меня в голове пронеслось много мыслей. Я сверг тирана, сделал хорошего человека королём, победил армию мёртвых, сражался со всеми известными богами, и помог вернуть к жизни мёртвую расу. После всего этого мир повернулся ко мне спиной. Точнее, он повернул меня к себе спиной, и оставил у меня на плечах ряд кровавых рубцов. Я до сих пор носил эти шрамы, чтобы не забывать.

Будь моя воля, Графство Камерон стало бы изолированной нацией, и весь мир мог бы катиться к чёрту, но меня постоянно тянуло обратно.

Конечно, Данбар тут был совершенно ни при чём. Да и, если честно, никто не был. Но я был раздражён, и не в настроении для здравого рассуждения:

— История представила меня дьяволом, Ангус, я лишь изо всех сил стараюсь соответствовать своей роли.

Он вздохнул.

— Как продвигаются работы? — спросил я.

— Гораздо проще, чем та дамба, которую ты и твой Папа поручили мне строить, — сказал он, посмеиваясь.

Очередное плохое воспоминание, хотя Ангус, наверное, думал, что оно меня рассмешит. Мой отец был мёртв, и хотя воспоминания о нём больше не вызывали боли, то, что я сделал с той дамбой, стало ещё одним пятном на моей душе. С её помощью я утопил армию численностью в тридцать тысяч.

Люди вроде Ангуса имели на это иную точку зрения. Для них это было геройством, но, с другой стороны, это не у них на руках осталась кровь целого поколения. Я всё равно слегка улыбнулся. Рассказывать ему всё это было бесполезно. Ангус был приличным человеком, и отлично работал, как и всегда.

— Тебе что-нибудь нужно? — спросил я его, переходя к сути.

— Ну…

Конечно же, ему было что-то нужно. Такова была природа любых масштабных проектов. Я доверял Ангусу работать на совесть, и без лишних трат времени или материалов. Он доверял мне обеспечивать его всем необходимым для работы.

Пока он говорил, я делал мысленные заметки. Бумага мне была не нужна — моя необычная идеальная память ничего не упускала. Позже я пошлю приказы в Албамарл, чтобы необходимые вещи подвезли ему по Мировой Дороге. Она теперь многое упрощала.

Ангус выглядел совсем не как мой отец, но что-то в его внешности напоминало мне о нём. Что-то в каждом встречаемом мною ремесленнике как-то напоминало мне об отце. Прагматизм, точное мышление, деловой подход — все эти столь важные качества Ройса Элдриджа до некоторой степени присутствовали почти в каждом человеке, который зарабатывал на жизнь своими руками. Как обычно, я пожалел, что был в этом не слишком на него похож.

День рождения моего отце был лишь шесть дней тому назад, и что-то на задворках моего разума теребило меня на этот счёт. Мне следовало что-то вспомнить.

Это было проблемой с любой памятью — как идеальной, так и обычной. Я мог вспомнить что угодно, как только знал, что именно хотел вспомнить — но порой даже не знаешь, какие воспоминания ищешь.

Я оттолкнул эту мысль. Что бы это ни было, позже оно ко мне придёт. Вероятно, пока я буду ходить по нужде. Именно в такие моменты в моей голове и появлялись самые важные мысли.

Ангус всё ещё говорил. Я снова вернул ему своё внимание. Он ждал ответа. Я мысленно прокрутил всё, что он сказал, поскольку слушал невнимательно. Его последним вопросом было:

— Что-то не так? Ты кажешься отвлечённым.

Кивая, я ответил:

— Я просто думал о том, что, возможно, переел за завтраком.

Он осклабился:

— Уборные — вон там, если надо. — Он указал в сторону наскоро сколоченных деревянных домиков, служивших этой цели.

— Я пока не совсем готов, — сказал я ему. — Может, позже, когда доберусь до Албамарла, и закажу то, что тебе нужно.

— Эта твоя дорога меняет мир, — сказал он. — Я могу работать здесь десять часов, а потом в конце дня пойди гадить в любом из дюжин городов, если захочу. — Ангус засмеялся над собственной шуткой.

Мысль о том, чтобы снова идти мимо Ворот Дориана, была неприятной.

— Думаю, сегодня я полечу, — сказал я ему.

Каменщик нахмурился:

— Даже по воздуху отсюда до столицы сотни миль.

Придавая нужную форму своему эйсару, я медленно поднял себя с земли:

— При должном желании, Ангус, я могу лететь так быстро, что даже соколы расплачутся, глядя мне вслед.

Он сказал что-то, что я не услышал — он был слишком далеко внизу, и вокруг меня уже свистел ветер. Вполне возможно, что это были слова типа «как хочешь», или что-то подобное, но мне было практически всё равно. Полёт был лучшим лекарством от залёгших на душе теней.

Он был моим идеальным наслаждением, контрапунктом моего существования, противостоявшим голосу пустоты. Полёт был талантом, которым, формально, обладал любой волшебник, но никто не пытался это делать так, как я. Гарэс Гэйлин менял свой облик, остальные использовали защитный конструкт, но только самоубийцы летали с использованием одной лишь способности манипулировать эйсаром.

Причина была проста. Это было опасно. За прошедшие две тысячи лет большинство волшебников, пытавшиеся это делать, разбились насмерть, или как минимум получили раны, заставившие их передумать.

Такой полёт не был трудным, но требовал практики. Поскольку обучение по большей части влечёт ошибки, и эти ошибки обычно были фатальными, я был единственным из живущих волшебников, кто так летал. Мне достаточно не повезло, чтобы оказаться на год заточённым в теле нежити, и я воспользовался этим периодом бессмертия, чтобы научиться летать. Разбиваться о гору совсем не так уж плохо, когда не чувствуешь боли, а тело твоё восстанавливается само по себе.