Майкл Мэннинг - Вознесение гор

— Я никогда не слышала ничего подобного, — приглушённым тоном сказала она.

— Это просто музыка, Амара, — невозмутимо сказал он. — Там, откуда я родом, мы слушаем её почти каждый день.

— Ещё, — взмолилась она.

Он не стал ей отказывать, сыграв более мягкую мелодию, чтобы воззвать к более нежным эмоциям, позволяя своему вниманию полностью поглотиться музыкой и движением пальцев по струнам. Когда Даниэл наконец закончил, то обнаружил Амару сидящей близко к нему, подавшейся вперёд, уставившись на него широко раскрытыми глазами.

Отложив цистру в сторону, он ощутил, как заколотилось его сердце, и подался вперёд, чтобы поцеловать её. Она была неуклюжей и неловкой, скорее всего она никогда не переживала ничего настолько утончённого, но его губы встретила с жадностью. Несколько минут спустя он отстранился, осознавая, что его тело снова слишком сильно реагировало.

— Нам придётся остановиться, — сказал он ей.

Она покосилась вниз, её голодный взгляд заметил его кавалерский рефлекс. Протянув руку, она погладила его, а затем передвинулась вниз, мягко поцеловав его так, как с ним ещё никогда не бывало.

— Нас накажут, — предостерёг он её.

Амара покачала головой:

— Только если мы сойдёмся как мужчина и женщина. Другие вещи не влекут наказания. Давай, я покажу тебе. — В её взгляде была такая нежность, какой он никогда не прежде не видел.

— Я люблю тебя, — признался он некоторое время спустя, пережив с другим человеком то, о чём не смел снова мечтать.

Амара странно посмотрела на него:

— Что ты имеешь ввиду? — Хотя люди из Эллентрэа всё ещё использовали это слово, оно было лишь тем, что говорили о еде или предметах, а не по отношению к другому человеку.

— Я тебе покажу, — ответил Даниэл, и ответил ей взаимностью.

Впервые с тех пор, как попал в Эллентрэа, Даниэл ощутил, будто его жизнь стала улучшаться. Цистра позволила ему снова найти музыку, подобно старому другу, вернувшемуся из долгой поездки. Даниэл вспомнил песни, которым научился в прошлом, и, со всем этим свободным временем на руках, придумал новые, чтобы заполнить свои дни.

Через свою игру Даниэл быстро осознал, какие глубокие изменения в нём произошли. Старые мелодии были одновременно знакомыми и незнакомыми, а новые, которые он придумал сам, казалось, выражали одну из двух главных тем: печаль или злость. Именно прослушивание собственной музыки показало ему укоренившуюся в нём горечь.

Амара, казалось, также изменилась с появлением музыки. Она чаще задерживалась, оставаясь послушать хотя бы одну песню каждый раз, когда приносила ему еду. Время от времени она задерживалась дольше, услаждаясь его обществом более прямым образом. В течение следующей недели Даниэл узнал о ней больше, чем за весь предыдущий год.

Её эмоции будто высвободились из того неизвестного, тёмного места, в котором были заперты, освобождённые звуками музыки. Амара часто плакала, и иногда награждала Даниэла улыбками во время своих визитов. Её новообретённые чувства были очень похожи на её саму — неотёсанные, простодушные, своей честностью напоминавшие Даниэлу ребёнка.

Она никогда не оставалась надолго, не дольше пятнадцати или двадцати минут за раз. Амара боялась наказания, если её поймают за проведением с Даниэлом слишком долгого времени, но из их коротких каждодневных свиданий они выжимали всё, что могли.

— Какой была твоя мать? — спросил у неё однажды Даниэл, когда она показалась ему особо открытой.

Амара нахмурилась:

— Я не помню.

— Тогда кто тебя вырастил, отец?

— Вырастил? — спросила она. — Никто меня не поднимал [5] англ. «raise» означает как «растить», так и «поднимать». .

Даниэл уже привык к их постоянному взаимному недопониманию.

— Кто заботился о тебе, когда ты была ребёнком? — пояснил он. — Мне любопытно узнать о твоём детстве.

На её лице отразилась боль:

— Это было плохое время. Загоны — плохое место. Никто не хочет их помнить.

— Загоны?

Она кивнула:

— Ши'Хар держат там отнятых от груди детей, пока те не вырастают достаточно, чтобы их можно было инициировать.

Даниэл мгновенно вспомнил девочку, которую был вынужден убить, когда его только принесли в Эллентрэа.

— Когда ты говоришь «инициировать», ты имеешь ввиду «принудить драться»?

— Да, годным дают шанс заслужить имя. Остальные остаются безымянными, как я. Нас заставляют служить, — объяснила она.

У Даниэла был уже год на то, чтобы отойти от шока, вызываемого насилием и жестокостью, которые были заложены в то, что называлось в Эллентрэа людским сообществом.

— И как оно, в загонах?

— Плохо, — ответила она. — Большие властвуют над маленькими. Еду приносят дважды в день, но многие голодают, не в силах удержаться за свою долю. Иногда они убивают друг друга, или того хуже.

Даниэл начал понимать ситуацию. Человеческих детей забирали у матерей, как только они были достаточно взрослыми, чтобы есть твёрдую пищу и ходить, и заставляли жить в загонах подобно животным. Их кормили и поили дважды в день, но в остальном предоставляли их самим себе.

«Неудивительно, что местные люди кажутся жестокими и глупыми. Они угнетены, лишены любви, и им позволяют расти без учёбы или наставления». Даже после года убийств и крови Даниэл обнаружил, что несколько шокирован. «Каким бы я был без любви матери и отца? Какой была бы жизнь взаперти с жестокими и невежественными детьми?». Люди, с которыми он встретился за последний год, заставляли Ронни Банкса казаться добрым.

Амара ушла, исчерпав своё время, и Даниэл снова остался один. Он устроился на полу, и закрыл глаза. Это был день арены, и он знал, что скоро за ним придёт Гарлин. Молча медитируя, он прислушивался к странным голосам мира.

За последние месяцы его сила и магический взор выросли. Битвы на арене больше не были для него даже сколько-нибудь сложными. Противники почти неминуемо имели гораздо меньше опыта на арене, чем имел он, поскольку мало кто выживал много битв, прежде чем умереть. Они практически все были слабыми и лишёнными воображения. Используемые ими уловки были стары и часто повторялись.

Голоса же он слышал своим разумом каким-то образом, который, видимо, был как-то связан с тем, как он видел магическим взором. Слушанье их успокаивало его сходным с музыкой образом, и музыка его тоже, казалось, имела свой собственный голос.

Даниэл закончил очищать свой разум, и решил немного поиграть, взяв цистру, и поупражнявшись в игре оживлённой песенки, чтобы разбудить свой разум и воображение перед грядущей битвой. Дверь открылась, и внутрь с любопытством на лице заглянул Гарлин.

— Это что такое? — спросил он глубоко серьёзным тоном.