Майкл Мэннинг - Вознесение гор

Их атаки на его щит усилились, и один из них попытался убрать землю у Даниэла из-под ног, но тот уже создал под собой твёрдую платформу.

Прежде чем они смогли сделать что-то большее, Даниэл поджёг воздух в этой ограниченной области, превратив её в ад. Температура подскочила, хотя пламя не смогло коснуться ни одного из укрытых щитами магов, но Даниэл продолжал нагнетать жару. Десять секунд спустя жар стал настолько сильным, что маги Морданов были вынуждены телепортироваться прочь, не в силах обновить воздух внутри своих щитов.

Волшебнице Гэйлинов повезло меньше.

Как только бой свёлся всего лишь к двум против одного, всё стало гораздо проще. Более не испытывая нужды защищаться сразу от трёх мощных нападающих, Даниэл передвинуться в центра арены, и укрылся куполом, слишком маленьким для того, чтобы Морданы могли телепортироваться в него. Затем он поднял ветер, и заскрёб им по земле, создавая ураган из грязи и камешков. Это был один из его самых любимых способов разделаться с магами Морданов и Прэйсианов.

Потребовалась минута на создание скорости, достаточной для того, чтобы доставить им неприятности, но Даниэл не отступал, пока вся арена не наполнилась огромным циклоном воющего воздуха. Через несколько минут после этого он почувствовал, как его противники умерли.

Даниэл наслаждался радостными возгласами толпы. «Теперь это — моя жизнь», — думал он, более не испытывая совсем уж полное неудовлетворение. «Кровь моих врагов и моя музыка — это всё, что у меня есть… и иногда проводимое с Амарой время». Это была не та жизнь, какую он выбрал — та жизнь всё ещё преследовала его во сне, где он порой ухаживал за отцовскими овцами, и часто мельком видел зелёные глаза и рыжие волосы.

Тиллмэйриас поздравил его, и Гарлин вскоре повёл Даниэла обратно в его комнату.

— Скольких ты убил, прежде чем стал надзирателем? — спросил Даниэл.

Надзиратель нахмурился:

— Почти пятьдесят, Тирион.

Даниэл сразил более ста пятидесяти. В какой-то из дней своего первого года, он начал отмечать свои убийства, царапая чёрточки на одной из стен своей комнаты, но не мог быть уверен, скольких он убил до того, как начал вести счёт. В конечном итоге их количество могло уже быть ближе к двумстам. «Тиллмэйриас действительно планирует продолжать это, пока я не потерплю поражение».

— Но у них же наверняка однажды кончатся люди для посылания на убой. — Сколько у них могло быть человек? Эллентрэа была большой, но Даниэл провёл значительное количество времени, пытаясь оценить, сколько матчей случалось на арене каждую неделю. Он уже знал, что матчи устраивали лишь в один из дней, и что его матчи уже давно поставили на самое позднее время дня. «Всегда сберегают лучшее напоследок».

По очень грубому подсчёту, каждую неделю умирало как минимум семнадцать людей, а теперь уже восемнадцать, если они планировали и дальше выставлять против него по трое за раз. Семнадцать или восемнадцать — это была самая консервативная его оценка, само число могло быть и выше. Поскольку ему не позволялось наблюдать за другими матчами, он не мог быть уверен. «Даже если это лишь семнадцать в неделю, то в год получается почти тысяча человек».

— Как по-твоему, сколько людей они держат, Гарлин?

Тот странно посмотрел на него:

— Никто не знает.

— Скажи мне примерно, — сказал Даниэл. — Я знаю ещё меньше тебя.

Гарлин показал себя одним из наиболее умных людей, встреченных Даниэлом после попадания в Эллентрэа, но всё же был далеко не глубоким мыслителем. Взросление в загонах это гарантировало.

— Ты же позволишь мне послушать, когда мы вернёмся в твою комнату?

Под «послушать», он имел ввиду музыку. Помимо Амары, Гарлин был человеком, который был для Даниэла ближе всего к понятию «друг», и всё же он почитал необходимым убедиться в том, что Даниэл для него сыграет. Даниэл не знал, следует ли ему жалеть Гарлина за его недоверчивую природу, или жалеть себя за то, что он внушает так мало доверия. Такова была жизнь в Эллентрэа.

— Я сыграю тебе несколько песен, Гарлин, вне зависимости от того, дашь ты мне хорошие ответы или нет, — сказал он.

Надзиратель кивнул:

— В Эллентрэа много тысяч человек, многие из них — как та женщина, что приносит тебе еду.

— Сколько именно тысяч?

Гарлин нахмурился:

— Я не знаю, но более двадцати. Тиллмэйриас подсчитывает их каждый год, и я мельком слышал, как он это обсуждал однажды с кем-то из своих. На тот момент счёт был ближе к двадцати трём.

Даниэл некоторое время подумал над этим, прежде чем ответить:

— Этого недостаточно, Гарлин. Даже такое число людей не может производить на свет достаточно детей, чтобы обеспечить такое большое число жертв для арены. — Он также подозревал, что смертность среди детей в загонах могла быть очень высокой. Даже если они плодили людей как кроликов, Ши'Хар их не хватило бы.

— Эллентрэа — не единственный лагерь, поставляющий воинов для арены, — сказал Гарлин. — Есть ещё три.

— Ещё три?

Даниэл ужаснулся. Пусть мир и был настолько большим, насколько Тиллмэйриас ему показал, Даниэл никогда не задумывался о возможности того, что они могли держать более одного «города» для своих рабов.

— Ба́ратрэ́а, Са́бортрэ́а и Га́ролтрэ́а, — коротко ответил надзиратель. — Каждый из них размером примерно с Эллентрэа.

Ши'Хар держали около сотни тысяч человек в качестве расходного материала для своего развлечения. «Я никогда не думал, что столько народу наберётся во всём мире», — подумал Даниэл. Мир был не только гораздо больше, чем он когда-либо подозревал, в нём ещё и было в сотню раз больше людей, чем он когда-либо подозревал. Колн и Дэрхам по сравнению с этим были каплей в море. «И почти всё человечество — рабы». Неудивительно, что его называли «дичком» — свободные люди были истинной редкостью.

Даниэл позволил Гарлину сидеть на своей кровати, пока он стоял и играл. С первой же ноты он увидел изменение в ауре мужчины, хотя выражение лица тот поддерживал ровное. После минуты игра Гарлин начал терять контроль и за выражением своего лица, его рот округлился до буквы «о» от изумления.

— Я… я никогда… — Голос Гарлина утих, пока он с трудом подбирал слова.

Даниэл улыбнулся, и начал играть другое произведение, песню о длинных летних днях. Эту песню мать пела ему в детстве, и он всё ещё знал слова. Закрыв глаза, он сосредоточился на музыке, и попытался не позволять своему заржавевшему голосу попадать мимо нот. Когда он закончил, то увидел, что Гарлин сидел, уронив лицо в ладони.

На долю секунды он напомнил Даниэлу скрывающего слёзы ребёнка, и Даниэл задумался, не делал ли Гарлин то же самое в загонах, когда был ребёнком, одиноким и напуганным.