Майкл Мэннинг - Сын кузнеца

— Ты ванну-то принял? — спросила она. Порой казалось, что Пенни только об одном и думает.

— А я упоминал, как мило ты выглядишь? — отозвался я. Мои навыки в тонком искусстве благородной беседы в последнее время улучшились, поэтому я решил попробовать её отвлечь. Если бы только Пенни посодействовала моему остроумию.

Она наклонилась, принюхавшись, и сморщила носик:

— Ты воняешь, — заявила она. Отсюда разговор пошёл под откос, и довольно скоро слуги по её приказу принесли большую медную ванну и вёдра с горячей водой. Она знала всех слуг наперечёт, из-за чего она с ужасной лёгкостью быстро находила нужных ей людей. Меня бы впечатлила её эффективность, если бы та не была направлена на меня.

Когда все ушли (вы будете поражены тем, сколько людей нужно, чтобы приготовить правильную ванну), она бросила на меня твёрдый взгляд:

— Раздевайся. — сказала она. Каким-то образом она произнесла это слово так, что оно полностью лишилось сексуальности.

— Да, мэм, — ответил я, подвигав бровями, глядя на неё. Будь я проклят, если позволю ей лишить наш разговор всякого веселья. В тот момент я чувствовал себя весьма лучше, так что снял одежду без посторонней помощи, и опустился в ванну. Вода была очень тёплой, почти исходящей паром.

Вынужден признать, на тот момент это была лучшая в моей жизни ванна, особенно учитывая прекрасную женщину, которая тёрла мне спину. Она даже помыла мне волосы — я и не знал, что это может быть так приятно. Я закрыл глаза и расслабился, я был на небесах. Моё внимание привлёк всплеск, и я приоткрыл один глаз — судя по всему, один из ангелов спустился, чтобы присоединиться ко мне в ванной. Дальше всё приобрело довольно интересный оборот.

Несколько позже мы лежали, накрывшись прохладными льняными покрывалами, отдыхая. Я не мог поверить всему, чем меня одарила госпожа удача. В тот момент я был слишком счастлив и доволен, чтобы вспомнить, что госпожа удача также была бесстыдной стервой. Позже я об этом ещё пожалею.

Несмотря на покрывала, кровать казалась холодной. Я подтянул на себя покрывало. Пенни прижалась ко мне.

— Морт, ты какой-то страшно горячий, — сказала она.

— Это всё твоя вина, моя маленькая озорница, — притянул я её к себе для ещё одного поцелуя, и комната слегка закачалась. — Однако у меня правда что-то кружится голова, — добавил я.

У меня началась лихорадка. Не хочу показывать пальцем, но, оглядываясь назад, у меня складывается подозрение, что это могло иметь какое-то отношение к моим усилиям помочь моему телу заново впитать лишнюю кровь у меня в груди. Вмешательство в дела матушки природы может иногда быть ошибочным, они с госпожой удачей, наверное, добрые друзья. Пенни была само воплощение заботы и сочувствия. Она оттянула покрывало обратно, открыв меня холодному воздуху. Она, наверное, училась у матушки природы и госпожи удачи. Они все спелись, точно вам говорю — один большой женский заговор.

— Что? Нет, нет, холодно же! Отдай обратно! — воскликнул я. Я могу искусно убеждать, когда стараюсь.

— Тебя лихорадит, и тебе нужно остыть, — ответила она. Пенни не позволила мне натянуть покрывало выше пояса. Нет сомнений, что она желала поглазеть на мою скульптурную мускулатуру.

— Готов поспорить, ты всем своим женихам это говоришь, — парировал я. Как по мне, так это было осмысленным, но у меня в голове, очевидно, было не настолько ясно, насколько я думал. Пенни положила мне на лоб мокрое полотенце. Мои попытки пошутить её вроде бы не особо впечатлили.

Когда Пенни удовлетворилась, что я не находился в непосредственной опасности умереть раньше срока, мы легли в кровать, не накрываясь. Мне она всё ещё не позволяла накрыться, но она позволила мне позаимствовать часть её тепла. Её тепло мне весьма нравилось.

— Морт, — спросила она, — у меня есть вопрос.

Даже в моём лихорадочном состоянии это заставило сработать мои датчики опасности:

— Какого рода вопрос? — осторожно ответил я.

— Если бы я когда-нибудь сделала что-то плохое, что-то правда плохое, из-за чего все стали бы меня ненавидеть. Ты бы по-прежнему любил меня?

«Это, блин, ещё что за вопрос?» — подумал я, но был достаточно мудр, чтобы составить ответ получше:

— Я буду любить тебя по-прежнему. Я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы знать, что у тебя были бы причины, даже если бы в тот момент они не были понятны всем остальным. А что?

— Просто подумала, последние несколько дней столь многое поменяли в моей жизни, что, наверное, мне нужно было немножко увериться в этом, — сказала она.

— Несколько дней назад я даже не осознавал, что люблю тебя, так что сейчас немного рановато пытаться найти способ избавиться от меня, — улыбнулся я ей. Дурость бессмертна — оглядываясь назад, я едва могу поверить, что был настолько наивен. Я уснул, и мне снились открытые небеса, и как я гоняюсь за сумасшедшей девчонкой‑пацанкой по зелёным полям. Это всегда было моим лучшим воспоминанием о Пенелопе Купер. Даже сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что именно тогда я и влюбился в неё. Где-то в моём сердце она всегда будет той глупой девчонкой с травой в волосах.

Пенелопа проснулась рано, как и привыкла. Мордэкай ещё спал, но его температура снизилась, так что она накрыла его покрывалом. Бал должен был состояться сегодня. Она посмотрела на висящее в углу комнаты платье. Оно представляло из себя прекрасную комбинацию синего бархата и кружев. Прошлым днём она надевала его вместе с Роуз, и её поразило, насколько мило оно выглядело, когда она смотрелась в зеркало. Оно выгодно показывало её грудь, не будучи при этом безвкусным, и ткань изящно спадала вниз, подчёркивая её фигуру, немного приоткрывая щиколотки. По иронии судьбы она больше никогда не сможет надеть что-то подобное, а Мордэкая не будет там, чтобы насладиться её видом в этом платье.

«Я не хочу, чтобы он там был», — подумала она. Она не хотела, чтобы он запомнил её такой. Учитывая это, она решила, что, наверное, ей следует написать письмо. Она не могла объясниться, но она могла по крайней мере позаботиться о том, чтобы он не винил себя. Пенни проверила, удостоверившись в том, что он ещё крепко спал, прежде чем подойти к письменному столу.

В отличие от некоторых горничных Замка Ланкастер, Пенни была вполне способна читать и писать, частично — благодаря Мордэкаю, но в основном потому, что всегда обладала ярко выраженным любопытством и желанием учиться. К несчастью, её чистописание уступало её способности складывать слова — что ж, ему просто придётся смириться с её плохим почерком. Она взяла перо, и старательно написала длинное письмо. Некоторое число клякс и орфографических ошибок несколько раз заставляли её начинать заново, но наконец у неё получилось письмо, которое ей было не стыдно дать ему прочесть. За исключением его содержания, конечно, но тут уж было ничем не помочь. Она осторожно сложила письмо, и убрала — она не хотела, чтобы он увидел письмо раньше времени.