Елизавета Дворецкая - Дар берегини. Последняя заря [litres]

Не в том беда, что берлога тесна, подумала Ельга, чувствуя, как гулко бьется сердце. А в том, что они оба, Ингер и Свен, – медведи.

К ночи подморозило. Если бы кто увидел трех всадников, пробиравшихся вверх по склону Киевой горы, то отнес бы их к посланцам Марены – выходцам из Нави, что в эту пору кружат близ жилья, несут людям страх, тоску, болезни и смерть. Кони осторожно ступали по застывшей грязи, прикрытой тонким платом мелкого снега. Всадники ежились под плащами из толстой вотолы, прикрывая лицо от ветра и чужих взглядов. Но никто их не видел: кияне давно разошлись по избам и легли спать. Лишь луна предзимья, желтоватая, будто нездоровая, равнодушно взирала с высоты.

У ворот всадники постучали – негромко, так, чтобы только дозорные услышали.

– Что за встрешный бес там колотится? – раздался с бревенчатой вежи над воротами недружелюбный, с примесью тайного испуга голос.

– Для воеводы вести от родни, – ответил один из всадников.

– Кто вы? – с вежи свесился десятский.

К счастью, это оказался Ольгер, по голосу узнавший Боряту Ярогостича. Ночных гостей впустили и проводили до воеводского двора. Там уже все замерло, в хозяйской избе спали.

– Что, срочное что-то? Будить воеводу?

– Нет, – Борята помотал головой. – Вести до утра обождут, а ты нас в тепло поскорее пристрой, намерзлись, как волки. Лучше ключницу разбуди, пусть даст поесть что-нибудь, хоть хлеба горбушку, а то скакали весь день, не евши.

Немедленного свидания с зятем Борята и сам не желал, предпочитая сначала отдохнуть. Зато когда его утром привели в избу, где Ружана кормила детей, а Свен собирался в гридницу, стало ясно, зачем он ехал ночью.

– Надобно нам было, чтобы ни одна собака нас в Киеве не видала, – пояснил Борята удивленной сестре и ее мужу. – Дело у нас тайное… Такое, что только на острове Буяне сыскать.

– Это что же? – Свен, охваченный любопытством, отложил уже взятый было кожух на бобре и сел на лавку. – Неужто еще кто помер?

В эту пору древлянский князь уже должен завершать гощение. У него мог выйти раздор с Лютославичами – тогда, конечно, Ярогость прислал бы к киевскому зятю за подмогой. Но Борята «печаль» по родным не носил и вид имел скорее возбужденный, чем горестный.

– Нет. А прислал меня к тебе… – Боряту явно распирало от важности порученного дела. – Сам князь Хвалимир прислал! – закончил он вполголоса, наклонившись к Свенгельду, хотя в избе были только домочадцы.

– Врешь… – с сомнением пробормотал Свен, но уже чуял: это правда. – И чего он хочет от меня?

– Повидаться хочет. Землей-матерью клянется, что зла на тебя не мыслит. А есть, значит, разговор.

– И я, стало быть, такой дурной, чтобы ему поверить? – почти спокойно ответил Свен.

Очень хорошо он помнил все, что связывало его с родом нынешнего малинского князя. Как семь лет назад приехал к Боголюбу, Хвалимирову отцу, чтобы уговорить отправиться в Киев, якобы за невестой, а сам тайком за три дня обольстил Боголюбову младшую жену. Как в Киеве опьяневших древлян взяли в плен, причем самого Хвалимира, почти не пившего, Свне успокоил деревянным ковшом по маковке. Как получил потом вести, что Хвалимир разоряет порубежные полянские веси, вызывая киевского князя на битву. Но больше им в ту войну столкнуться не пришлось: после битвы на Рупине Хвалимир где-то скрылся с дружиной таких же, как он, отчаянных отроков, не желавших мириться с поражением.

– Я поеду, а он меня в полон… – как о неизбежном, сказал Свен. – Тоже небось помнит, как его отца…

– Он при мне землю ел из-под правой ноги [32] Одна из самых сильных клятв. , что зла не мыслит, ни гибели, ни полона, ни бесчестья тебе! – заверил Борята. – Сказал, что былого не забыл, но нынче иное дело.

Свен помолчал, потом взглянул ему в глаза:

– А ты?

– Что – я? – Борята отвел взгляд.

– Не предашь ли меня, а, отроче?

– Не, – Борята хотел придумать какой-то достойно звучащий ответ, но ничего не пришло на ум. – Мы ж, Лютославичи, только тобой и держимся. Ты сгинешь – и мы за тобой.

– Ну-ка, – Свен оглянулся и нашел взглядом старшего сына, – Лютка, подь сюда.

Семилетний мальчик охотно подошел и вытянулся перед отцом.

– Вот, – Свен показала на него Боряте, – вот первенец твоей сестры. В нем кровь ваших пращуров, он имя ваше родовое носит. Клади руку ему на голову и клянись, что не предашь меня и его.

– К-клянусь… – Борята осторожно положил руку на мягкие волосы ребенка, будто боялся обжечься. – Клянусь, что мне так Хвалимир сказал, как я тебе передал. Что я знаю, в том не лгу, – не без сомнения добавил он, понимая, что знает-то самую малость. – Он еще сказал, тебе благодарен за поклон и предупреждение… ну, про Ингера, что сам в дань пойдет.

Осторожный, как волк, Свен не спешил давать согласие. Но что-то его подталкивало к этому. Хвалимир знает, что в дань пойдет Ингер… и ему нетрудно было догадаться, что об этом думает Свен и почему предупредил. В Хвалимире он мог найти союзника. Если так, то повидаться с ним надо. Но… эта встреча его погубит, если Ингер о ней узнает.

Свен взглянул на сестру, что у стола помогала Ружане и няньке кормить кашей детей. Ингер сам разбил мир между ними. Отнял дань, пытается отнять сестру и честь. Уничтожить Ельгов род, свести до простых своих хускарлов, чтобы их дети уже не смели соперничать с его детьми. Последний бой за Ельгов стол они отложили до конца полюдья… но почему бы не посеять семена своей победы уже сейчас, если судьба сама посылает возможность?

Лют, видя, что отцу больше не нужен, отошел, но потом вернулся, неся свой меч – в локоть длиной, точь-в-точь такой, как Друг Воронов, только из дерева.

– Батя, а я пойду в полюдье? – осторожно, однако с надеждой спросил он.

Свен повернулся к нему и улыбнулся. Посмотрел на меч в его руке.

Ему не требовалось спрашивать совета у духов Друга Воронов. Он знал главный закон удачи: она пробуждается делом, поступками, отважными шагами вперед, напряжением всех сил. У него есть Друг Воронов – залог того, что его отвага разбудит удачу и приведет к благоприятному исходу. Остальное зависит от него.

И ему есть кому эту удачу передать по наследству.

– А как же, сынок! – с глубоким убеждением Свен положил руку Люту на голову. – Ты еще сорок раз в полюдье сходишь и славу себе раздобудешь на долгие века. Я тебе обещаю.

– Кто в Киеве князь – ты или Свенька? Почему он здесь распоряжается? Почему он решает, кому где быть? А ты молчишь!

– Я не молчу! Я сделал что смог.

– Слишком мало ты смог, если все вышло, как хотели они! Я же тебе еще летом толковала: Ельга должна выйти за Ратьшу, а он будет Святки кормильцем! Никому другому я его не доверю! И она, дочь Ельга старого, будет Святке матерью… тоже как мать, – поправилась Прекраса, видя, что муж смотрит на нее с изумлением.