Елизавета Дворецкая - Дар берегини. Последняя заря [litres]

– Лесу много, – Свен кивнул за оконце; заслонка была отодвинута, чтобы они могли видеть лица друг друга. – Избы новые срубите. Люди, скот и жито дороже. А можно сделать и по-другому. Давайте ему все, что он попросит. Двойную дань, тройную… пусть ваши старцы выносят ему хлеб на рушнике и кланяются. И так он будет забираться все дальше и дальше, беды не чуя, везти с собой все больше и больше всякого добра…

– И что? – спросил Хвалимир, видя, что Свен замолчал и выразительно смотрит на него.

– И если однажды он с дружиной заблудится в лесу и сгинет, все собранное достанется в законную добычу тому, кто это найдет. Не говоря уж об оружии и всем добре его людей. А у них шлемы у половины, хорошие топоры, копья, щиты…

Хвалимир помолчал. Он хотел знать, найдет ли союзника в том человеке, кто столько лет был его заклятым врагом. Ответы, которые давал Свенгельд, могли означать только одно: да, они союзники. Свенгельд не меньше самих древлян желает гибели киевскому князю.

Но Хвалимир, хоть и был молод, умел думать дальше, чем на один шаг вперед. Еще в юности он получил несколько уроков от судьбы и не забыл их.

– Ну а если он… заблудится и сгинет, – Хвалимир прищурил глаза, – чем нам ответит Киев?

– В Киеве останусь я. Ты пришлешь ко мне послов и скажешь: Ингер брал больше, чем ему положено, его люди творили древлянам насилья. Мы убили его, но предлагаем вам виру. Говорить будете со мной: я его единственный родич, кроме меня у него только жена и сын трехлетний. Я приму виру. Дань уменьшим до той, что была при моем отце… Нет! – сказал он, видя, что Хвалимир собирается возразить. – Совсем снять с вас дань я не смогу, кияне мне не позволят. Но она будет уменьшена до легкой, а вы получите право отправлять свои товары в Царьград. У нас теперь есть договор с греками, и наших бобров пускают на их торги. Скоро и у вас все станут в греческом платье ходить.

– Ну а может… – Хвалимир смотрел на него из-под густых черных ресниц, красивых, как у девушки, – мы для примирения… породнимся? Я слышал, твоя сестра еще не замужем?

– Мою сестру, – Свен усмехнулся, – Ингер летом пытался сосватать за цесаря. Но старик оказался женат. Теперь Ингер хочет выдать ее за своего побратима. Ни за кого другого он ей, пока жив, выйти не позволит. Ну а потом… Не будем загадывать слишком много.

– Ты даешь мне слово, что примешь виру за него? – Хвалимир прямо взглянул ему в глаза.

– С ним должны погибнуть все его люди. Тогда я останусь в Киеве единственным, кто в силе, и смогу принять виру. Если кто-то вернется и будет подбивать народ к мести… Или если Ингер вырвется – я ничего для вас сделать не смогу. Мне самому еще родство с вашими припомнят. Мы с тобой в одной упряжке теперь, Хвалимир-Мал, князь древлянский, – или вывезем, или оба сгинем.

– Так может, – Хвалимир с намеком прищурил один глаз, – и подсобил бы, коли так? У тебя отроки бывалые, оружие хорошее, а у меня что – чащобы с рогатинами…

– Нет, – твердо ответил Свен. – Я ему меч целовал. Он меня обобрать и унизить хочет, защищать себя я вправе. А меч на него не подниму. Это твое дело, ты ему клятв не давал.

– При нем будет две сотни?

– Две с половиной – еще гриди. Да неужели ты во всем своем краю четыре-пять сотен ратников не наберешь? – с досадой воскликнул Свен. – Отрежете на дороге, кругом лес, сугробы, деться будет некуда. Обстреляете издалека, потом кольцо сожмете, и все! Если не справитесь, так…

– Справимся! – Хвалимир тоже раздосадованный, хлопнул ладонью по столу между ними. – Нас тоже не в дровах нашли! Но мне нужно твое слово, что это не вызовет еще худшую войну!

– Если вы убьете всех, кто будет с ним, то пойти на вас сразу мы не сможем. Нам придется опять нанимать варягов и собирать ратников. Пука суд да дело, я займу стол моего отца, и когда ты пришлешь послов, сумею убедить киян, что Ингер был сам виноват и нужно принять мир. Это я обещаю.

– Поклянись перед богами!

Свен усмехнулся и показал ему меч у себя на плечевой перевязи:

– Мои боги у меня с собой!

Очень скоро погост Радомиль опустел – один отряд уехал на север, другой на восток, и еще до темноты медленно падающий снег засыпал все следы…

Каждую ночь, засыпая, Ингер в полусне видел Прекрасу. Одетая во что-то белое, она появлялась возле его изголовья и принималась расчесывать волосы, ниспадающие куда-то вниз, так что он даже не видел, где они кончаются. Размеренные движения гребня в ее руке производили тихий звук, похожий на шум далекой воды, одолевающей перекаты. Ингер не сразу вспомнил, почему этот звук кажется ему знакомым, и лишь через несколько дней сообразил: так шумела вода на броде близ Выбут, на реке Великой, где он впервые увидел Прекрасу. Это называлось словом «плеск». «А плеск в наших краях значит судьба», – как-то так говорил ему рослый чернобородый человек, тамошний перевозчик, в чьем доме он и нашел свою жену. Иногда Прекраса что-то пела низковатым, глухим, но очень приятным голосом, и Ингер засыпал, сладко, как младенец, – в чужом, холодном, едва протопленном доме, посреди заснеженной, покрытой глухими лесами чужой стороны…

Уже много дней, покинув Киев после игрищ Карачуна, дружина полюдья шла по реке Тетерев на запад, поднимаясь вверх по течению. Через каждый дневной переход стояли погосты, выстроенные еще Ельгом Вещим. В погостах дружина проводила обычно по два дня. С вечера заселившись в холодные, год простоявшие пустыми избы за тыном, топили печи, готовили еду, а наутро посылали по окрестным весям. К концу дня в погост собирались местные старейшины, Ингер принимал их, чтобы уговориться о дани. После той войны, что случилась в год его вокняжения, с каждого «дыма» брали по две куны, а со старейшины – три. Теперь же Ингер, помня о своей цели непременно посрамить Свенгельда, говорил древлянам так:

– Прежде, пока собирал с вас дань воевода Свенгельд, платили вы две куны: одну князю, одну воеводе. Свенгельд больше к вам ходить не будет…

Но не успевали древляне обрадоваться, надеясь, что дань будет уменьшена на ту воеводскую куну, как Ингер пояснял:

– В сей год возьму с вас три куны: одну мне, одну моей княгине, Ельге Прекрасной, одну сыну моему, Святославу. Сим летом был он пострижен и на коня посажен, теперь он наследник мой, а его мать – княгиня русская. Для них возьму по куне, помимо моей, чтобы знали вы и помнили, кто ваши владыки ныне и после.

Старейшины приходили в смятение и отказывались платить, ссылались на былой уговор и невозможность так враз найти еще одну куну, но Ингер был непреклонен. Позади древлян он видел Прекрасу: как в тех снах, одетая во что-то белое, она улыбалась и кивала, призывая его стоять на своем.

На следующий день принимали свозимую дань. Древляне платили по большей части мехами: одна куна – одна кунья шкурка, или две бобровых, или три лисьих. Не имевшие шкурок привозили кадушки меда, головы воска, жито, льняную и шерстяную пряжу, тканину, крицы сырого железа, которое древляне добывали из своей болотистой земли. Приводили скот – коров, овец, свиней. Если же до трех кун не хватало – что случалось весьма часто, – гриди отправлялись вместе с весняками. Забирали все, что могли найти: запасы зерна и овоща, скромные древлянские украшения – бронзовые колечки с одной-двумя бусинками. Если взять было совсем нечего, забирали кого-то из людей, отроков или девок. Через семь переходов в обозе образовалась кучка бредущих рядом с возами челядинов; мужчины шли со связанными руками, прикрепленные к возам, а женщины подгоняли скотину.