Елизавета Дворецкая - Дар берегини. Последняя заря [litres]

– Сразу видно, что здесь князь сидит, – Ратислав провел плетью вдоль череды изб. – Народу при нем сколько!

«Будет, кого взять, если опять недобор», – мельком подумал Ингер, оценивающим взглядом выбирая из толпы молодых женщин и девок. Сами жители, видно, ничего худого себе не ожидали и высыпали к реке смотреть на киевскую дружину. Для въезда в древлянскую столицу Ингер взял с собой три десятка гридей, сам надел нарядный кожух на кунице, красную высокую шапку, красный плащ, отделанный золотистым царьградским шелком. Меч у пояса сверкал на солнце, будто в золоченое яблоко его рукояти была вделана звезда.

Со льда реки накатанная тропа поднималась на мыс городца. Ворота были открыты, и отряд беспрепятственно въехал через земляную перемычку над рвом.

Трубили рога. Первым ехал знаменосец, держа на высоком древне Ингеров стяг – белый сокол на красном поле. За ним следовали четверо гридей, за ними Ратислав, потом Ингер, по бокам от него еще двое. Кроме гридей, с ним был Славон – один из холмгородских бояр, что приехали с ним семь лет назад вместе со своими людьми: при нем было пять отроков. Бояре и гриди тоже были в цветных плащах и шапках, и зрелище вступления князя киевского в город Малин могло поразить жителей, никогда не видевших такой роскоши.

Старшие маличи ждали перед площадкой святилища. В середине стояли седые старики, зрелые мужи-большаки, по краям теснились их жены. Лишь в самой середине строя Ингеру сразу бросилась в глаза женщина средних лет, довольно миловидная. Судя по красному очелью с серебряными подвесками моравской работы и рогу в руках, это она была здесь главной, хоть и моложе других.

Знаменосец и телохранители заняли места по сторонам, а Ингер подъехал к женщине с рогом.

Женщина явно была взволнована, впервые в жизни оказавшись перед столь важным лицом, но старалась держаться с достоинством.

– Будь жив, Ингер! – Она поклонилась. – Будь нашим гостем в доме Маловом.

– Кто ты?

– Я – Владима, княгиня Хвалимирова.

– Где же твой муж?

– В Искоростене ждет тебя.

– Зачем же он в Искоростень уехал, когда стол его здесь?

– Я не ведаю, то его дело – решать.

Ингер хмурился: ему казалось неуважением то, что Хвалимир не встречает его сам, оставив это дело жене. Но делать было нечего, и Ингер сошел с коня. Принимая рог, вгляделся в ту, что его подала: малинская княгиня была на пару лет старше него, но еще сохранила свежесть, на холоде по щекам ее разлился румянец. Лицо миловидное, округлое, скуластое. Голубые глаза под светлыми бровями были яркими, и ему вспомнилась Прекраса. Даже померещилось на миг, что это она, но Ингер моргнул, и знакомые черты исчезли.

В обчине для киян уже были приготовлены столы. Место во главе стола, предназначенное князю, занял Ингер, по левую руку от него сели малинские старейшины. Княгиня Владима подала ему чашу, потом стала разливать пиво и мед старшим гостям, одновременно присматривая за челядью. Угощение выставили богатое: жареную свинину, кур и гусей, похлебки из рыбы и лука, кашу с грибами, с морковью, кисель гороховый и малиновый. Оголодавшие за дорогу гриди охотно налегали на еду, но беседа не вязалась. Призвав на гостей благословение, маличи дальше открывали рот только для еды. Если Ингер обращался к кому-то из древлян, ему сдержанно отвечали, но в глаза смотрели неохотно. Глаз княгини Ингер тоже больше не видел, пивом она обносила молча.

Ингер наклонился к Ратиславу и шепнул:

– Передай, чтобы хмельное пили умеренно.

Ратислав кивнул. Оба они не были при том, как Свен семь лет назад напоил древлянских послов с Боголюбом во главе и взял в полон, но хорошо знали ту повесть. Как знать, не помнят ли ее и древляне тоже?

– А скажи, княгиня, – обратился к Владиме Ингер.

Она обернулась, слегка вздрогнув при этом, и застыла с кувшином в руках. На лице ее промелькнул испуг.

– Без мужа твоего с кем мне о делах говорить? Кто здесь за старшего?

– Я, княже, – сдержанно ответила она.

– Ты? – Ингер улыбнулся и поднял брови.

– Я – княгиня, Хвалимирова дома хозяйка, без него все здесь в моей воле.

Никто из мужчин за столом не возразил, некоторые кивнули.

– Когда тебе из дому уезжать случается, разве не жена твоя госпожой над всеми остается? – добавила Владима.

– Это верно…

Ингер еще не привык думать о Прекрасе как о госпоже над всеми – семь лет это мест занимала сестра, Ельга.

– Стало быть, о дани с тобой мне говорить?

– Со мной. У нас все для тебя приготовлено. Хочешь, нынче же забирай. По две куны с дыма, по три со старейшин, а с нашего дома – семь.

– Это вы воеводе платили столько. В сей год я по-иному беру.

– Как?

Вот теперь голубые глаза Владимы прямо обратились на него, в них появилось беспокойство.

– С дыма по три куны: мне, моей княгине и сыну нашему.

– В прошлые года воевода Свенгельд не брал на княгиню! – ахнула Владима.

– У него княгини не было! – усмехнулся Ингер. – Только полонянка ваша, какую он у Боголюба отнял.

За плечом Владимы возникла белая фигура. Прекраса, с гребнем в руке, засмеялась, смех ее звучал как тихий шум далекой воды.

– Была княгиня! – от волнения Владима осмелела. – Ты про Ружану, а была сестра его, Ельга Премудрая! Та самая, что…

Она запнулась и немного вспыхнула: все знали, к какому горю и позору привела попытка старого Боголюба высватать Ельгу, но говорить об этом здесь было не принято.

– В сего лета у нас в Киеве новая княгиня – жена моя, Ельга Прекрасная.

– На сестру, стало быть, не брали дани, а на жену берешь, – обронила Владима.

– А сын наш, Святослав, в сие же лето на коня посажен, и ему куну.

– Трехлетнему чаду? – Голубые глаза Владимы раскрылись от негодования.

– Чтобы знали все древляне, кто ныне их владыки! – твердо ответил Ингер, показывая, что спорить не намерен. – И чтобы с этих лет помнили, что сын мой Святослав – будущий ваш господин.

– Но как же… нам было знать… – у Владимы задрожали губы, и она глубоко дышала, стараясь удержать себя в руках и не заплакать от растерянности перед киянами и древлянскими мужами нарочитыми. – Откуда нам взять еще по куне тебе? Из снега не выроешь!

– Вам виднее, где взять, – мягко ответил Ингер, и в этом ясно слышалось «не моя забота». – Коли говоришь, что все приготовлено, то вели подносить. Тянуть не будем, ночь скоро. Ступайте по домам, отцы, – обратился он к малинским старейшинам, – да несите вашу дань.

Старейшины поклонились и разошлись, хмуро переглядываясь. Княгиня велела челяди убирать со столов, и вскоре все было вынесено – посуда, скатерти. На пустые столы старейшины, один за одним возвращаясь, стали выкладывать дань. Каждый приносил за всех мужей у него под рукой, так что скоро длинные столы оказались завалены шкурками, нанизанными на прочные ивовые кольца по десять, по двадцать, даже по сорок.