Андрей Колесник - Стихия Перемен

— Убил пятнадцать человек. Всех по найму. Мастер меча. Святотатец.

Эштель внимательно слушал, разглядывая украшенное шрамами лицо невольника, терпеливо дожидающегося конца речи писца. Кроме него в загоне было больше сотни подобных головорезов, по-прежнему закованных по рукам и ногам в кандалы. И все они изъявили пылкое желание присоединиться к армии одной маленькой капризной девочки.

Тех, кто с самого начала подумал, что происходящее шутка как раз сейчас доедали местные псы.

— Мастер меча? — маленькая девочка постучала пальцем по подбородку. — А где же обучался столь ценный специалист?

Писец поспешно стал искать сведенья, но был остановлен исполненным презрения жестом:

— Не у тебя спрашиваю, — Эштель заглянул в бесцветные глаза невольника. — Где обучался?

— У Гилая Восьмипалого. На Восточном побережье, — голос каторжанина был таким же бесцветным, стершимся, как и его глаза. Он был в серой робе, закатанной до локтей, и на левой руке отпечатался похожий на змеиное тело след от шрама.

— Хорошо, — чуть рассеянно кивнула маленькая девочка. — А как же тебя взяли, мастер?

— Пьяного, — хмуро сообщил убийца. — Впятером. Там в списке указано должно было быть, что я двоих калеками сделал.

За проведенное в лагере время Эштель сменил одежду и теперь представал перед каторжанами в розово-красном детском камзольчике, брючках из тонкой кожи и невысоких сапожках с золотыми пряжками. Милейшее дитя.

— Хочешь на меня работать? — томно спросила девочка у каторжанина. Тот отрывисто кивнул. Тогда Эштель взял с маленького серебряного подноса, который держал перед ним слуга небольшой запятнанный свежей кровью ножик и протянул тот со словами:

— Небольшой надрез.

— Госпожа… то есть господин, — в загон вошли четверо, в одежде снятой с убитых стражников. Все бывшие каторжники, легко согласившиеся на предложение Эштеля. Главным в четверке был коротко остриженный парень с толстым подбородком и тупыми телячьими глазами палача.

— Господин, мы не можем. Извините, но мы не смогли раздобыть вам вина.

Эштель, наслышанный о личных запасах местного сотника и его тайном погребке первым делом отправил своих новых помощников туда.

— Там замки особые, наговоренные. Бились-бились — даже с ломами ничего не выходит, госпожа… то есть господин, — подобострастно рассказывал стриженный. Эштель которого дважды упомянули в женском роде помрачнел. Опустив руку с ножом на поднос, он тяжело поинтересовался:

— И скажите на милость как с таким сбродом работать? Какой там захват мира, если вы винный погреб захватить не можете?! Что ж ты такой бесполезный-то? Ладно. Поможешь мне показать на своем примере, как я не люблю дурные вести.

При этом он выставил другую руку в сторону стриженного и сказал одно короткое слово на непонятном языке. Каторжник дернулся и затряс рукой, словно обжег её. Кривясь и выпучивая глаза, он принялся закатывать одежку, а когда сумел перепугал всех окружающих своим криком. Недавно сделанный надрез на запястье почернел и чернота эта заполняла вены, подкатывая все выше к плечу. Стриженный перепугано завыл, глядя как конечность обвивают черные прожился.

Упав он пополз на коленях к Эштелю, пытаясь схватить его за ногу непослушной рукой, но путь ему перегородили охранники Темного Властелина воткнув свои широкие клинки в землю перед невольником.

— Нет, нет, пожалуйста! — выл, катаясь по земле тот. Все присутствующие в загоне с испугом глядели на умирающего, пока Эштель с самодовольной улыбкой пояснял:

— Эту команду отменить нельзя. Нож как вы понимаете непростой. Скажу больше, он единственный такой остался. И стоит больше, чем вы вместе способны заработать за пять лет. Этот нож гарантия того, что я буду слышать от вас только хорошие вести. Уносите.

Эти слова касались дружков стриженного, который к тому моменту уже весь покрылся черными перевивами и лежал не подавая признаков жизни. Эштель снова повернулся к мастеру меча и протянув нож, ласково ободрил того:

— Смелее. Не задерживай очередь. Видишь сколько желающих.

В третий день недели, обладающий основательным, требующим четкого расписания умом Рацлав Святорадович всегда занимался одним и тем же. Чиновник отказывался принимать посетителей, кем бы они ни были и целиком нырял в мир чистой прибыли. С некоторых пор он получил должность старшего советника в своей конторе и составлял списки тех, кто должен был получить верительную грамоту, разрешающую ввоз товаров под эгидой нужд Торговой Палаты на крайне выгодных условиях.

Каждое имя в свитках было совершенно не случайным и чтобы попасть в них людям приходилось дружить непосредственно с Рацлавом. А его дружба в условиях тяжелого военного положения и растущих цен на зерно стоила очень недешево. Поэтому все свободное время чиновника стало состоять из всяческих приглашений на обеды, дружеских посиделок и просто попоек. Что не могло не сказаться на его комплекции в худшую, а точнее ширшую сторону. Уже сейчас Рацлав думал о том, как бы ему заказать более широкое кресло, ибо в старое он через какой-то месяц грозил не поместиться.

— Те-екс кто тут у нас, — с любопытством заглянул в списки «возможных» кандидатов на перенос в официальный список Рацлав. — Брум Селядинович. Откуда он тут взялся? И это после того как этот прохвост угостил меня кислым пивом и передал в кошеле сто медяков? И сюда просочился, подлец, ну ты посмотри что за народ ушлый пошел! Каждый хочет урвать!

В условиях постоянной работы с бумагой у Рацлава сформировалась безобидная привычка озвучивать собственные мысли. Болтать самому с собой.

— Ну, нет, братец! Я тебе эту медь еще припомню, подожди-ка, постой! Ласки захотел? А вот тебе ласка через хрен да в зубы!

С этими глубокомысленными комментариями он бегло черканул по имени Брума пером и, полюбовавшись на свою работу, приступил к изучению дальнейшего списка претендентов. Жизнь казалась простой и приятной. Если так пойдет в дальнейшем и его, Рацлава, покровители не забудут о нем, то все дальнейшее существование обещает быть слаще меда.

Чиновник радостно затрубил себе под нос слышанную недавно песенку. Дверь в горницу, или как любил говорить сам её обитатель, кабинет, открылась. Рацлав удивленно поднял голову уже заранее готовый полить бранью, любого кто потревожил его покой, но рассмотрев гостя с трудом сдержал себя.

На пороге стоял, спрятав руки в карманы бордового дублета из роскошной селастинской парчи, которую возили из южного Балбараша ограниченными партиями для знати, солидный мужчина с красиво тронутыми сединой висками. В глазу его поблескивал золотой монокль и сам посетитель источал такое ощущение богатства, что казалось, только что прибыл из заморского дворца.