Майкл Салливан - Эра войны. Эра легенд [3-я и 4-я книги серии] [сборник litres]

По ее мнению, все началось именно с Двери. Сделанная из обычного дерева и подвешенная на бронзовых петлях, Дверь была установлена в каменной стене, окружавшей пространство, по площади превышавшее Айрентенон. Умалины утверждали, что за ней скрывается проход в загробный мир. Имали не верила в эти сказки. Возможно, за Дверью вообще нет никакого прохода. Главное – идея: Дверь символизировала границу между миром живых и миром мертвых и служила наглядным свидетельством, что любому, кто нарушит закон Феррола, доступ к загробной жизни будет закрыт, а если отвергать общество, это повлечет всеобщее презрение и изгнание. Хаос можно сдержать логикой, для тех же, кто не способен внимать доводам разума, следует применять устрашение.

Все это хорошо, даже замечательно, только вот Дверь нельзя было ни открыть, ни повредить. Ее не брали ни топор, ни огонь, ни Искусство. Как символ Дверь оказалась чрезвычайно убедительной, а как обычная дверь внушала беспокойство.

Так же, как и незнакомец, целыми днями сидящий напротив нее.

За семь лет Трилос не изменился. Одетый в то же самое рванье – может, и другое, но очень похожее. В первый раз Имали не обратила внимания на его наряд. В любом случае, выглядел он так же неряшливо, как раньше.

– Можно присесть? – спросила она, указывая на свободное место на скамье.

– Конечно. – Трилос чуть подвинулся.

– Спасибо.

Приближалась зима. Опавшие листья кружились на ветру, шуршали под ногами.

– Ты всегда здесь сидишь? – поинтересовалась Имали.

Она не потрудилась представиться или упомянуть, что они уже встречались. Их единственный разговор длился всего пару минут, в тот раз Трилос ее узнал, значит, и сейчас узнает. Трилосу-Стражу-Двери многое ведомо, поэтому Имали его и искала.

– Всегда. – Он не сводил глаз с Двери, будто опасался пропустить что-то важное.

– Но зачем?

– Затем же, зачем ты делаешь свое дело. – Он подался вперед и сложил ладони вместе – пальцы бездумно сгибались и разгибались, напоминая спаривающихся крабов.

Имали сочла этот образ странным. Она ни разу не видела крабов, тем более спаривающихся; возможно, именно поэтому такая аналогия и пришла ей в голову. Пальцы Трилоса двигались необычно, неестественно.

– Я заведую делами Аквилы и даю советы фэйну, как управлять нашим народом, чтобы уберечь общество от потрясений.

– Значит, ты явилась сюда ради фэйна? – спросил Трилос, будто знал, что это неправда.

– Я пришла поклониться Ферролу и засвидетельствовать свое уважение перед Дверью. Так же, как и ты.

Трилос засмеялся. Его смех тоже показался Имали неестественным.

– Что смешного?

– Комедия – когда ложь и правда прикидываются друг другом. – Он кивнул Имали, будто старинной приятельнице. Ей захотелось отшатнуться, однако она сдержалась. – Все твои слова – ложь, даже то, что ты сама считаешь правдой. Это-то и смешно.

Имали не терпелось расспросить его о бдениях в Саду, о тайне Двери и – больше всего – об исчезновении Мовиндьюле (она и пришла сюда именно за этим). Однако сейчас явно неподходящий момент для расспросов, ведь Трилос только что обвинил ее в невежестве и лжи. Промолчать – значит согласиться, отрицать – глупо, ибо он совершенно прав, признать свою ложь – проявить слабость. Ей казалось, продемонстрировать благочестие – безупречный, непробиваемый предлог. Она ошиблась. Беседа только началась, а Трилос уже взял верх. Имали всегда считала себя искушенной в спорах, но сейчас почувствовала собственную беспомощность.

– Она ведь туда вошла, – загадочно произнес Трилос.

– Что, прости? – перепросила Имали.

– Фенелия вошла в Дверь.

На сей раз настал ее черед смеяться.

– Никуда она не входила. Я вообще сомневаюсь, что Дверь настоящая.

– Еще какая настоящая, уж поверь мне.

– Тогда почему никто не в силах ее открыть?

– Потому что она заперта.

– Не может такого быть. Здесь нет ни замочной скважины, ни защелки, ни засова.

– В ней особенный замок. – Трилос ухмыльнулся Двери, словно у них есть общий секрет. – Особенный замок для особенной двери.

– Значит, Дверь волшебная? – поинтересовалась Имали, стараясь уловить нить разговора.

– Разумеется, в этом нет ничего необычного. То, что солнце каждое утро встает на востоке, – тоже волшебство.

– Никакого волшебства, нормальное явление.

– Разве нормально, что шар света поднимается из ниоткуда, озаряет и согревает мир, пересекает небо, а потом опускается в никуда? Более того, повторяет все то же самое изо дня в день? Ты не считаешь восход волшебством, потому что привыкла. Если бы ты не наблюдала его ежедневно, то решила бы, что я вру, а если бы впервые увидела своими глазами, то подумала бы, что это волшебство. То же самое можно сказать про снег и дождь. – Трилос взглянул наверх. – Все, исходящее от неба, – волшебное, загадочное, вечное. – Он поднял комок земли и тут же выпустил из рук: песчинки разлетелись на ветру. – Все, исходящее от Элан, с самого рождения обречено на гибель. Проблема заключается в тех, кто создан из неба и земли, в нежеланных детях враждующих родителей.

– Ты ведь не местный, верно?

– Я родом с востока, как и все живущие на лике Элан, только они об этом не знают. Все началось на востоке. К сожалению, там почти никого не осталось: то место разрушено небрежными жильцами.

– А где ты жил до того, как прибыл к нам?

– Я долго сидел в тюрьме.

Неудивительно.

– Правда?

– О да.

– За что тебя заточили?

Трилос задумался.

– Честно говоря, не знаю, – произнес он и снова взглянул на Дверь. – Зато знаю, кто меня заточил, и собираюсь отплатить ему той же монетой.

Этот Трилос либо глупец, либо безумец. Можно было и раньше догадаться. Он же весь день таращится на кусок дерева – даже благочестивый Волхорик на такое не способен. Имали испытала одновременно облегчение и разочарование. Теперь можно не опасаться, что Трилос за ней следит, зато вряд ли удастся выведать у него что-либо полезное.

Она вздохнула и начала подниматься с места.

– Уже уходишь? Я думал, ты хочешь узнать, где Мовиндьюле. Ты ведь за этим пришла?

Имали села.

– Тебе известно, где он?

– Они с Трейей отправились в Авемпарту. – Трилос снова засмеялся. – Еще одна ложь, маскирующаяся под правду. Только вот на сей раз шутка совсем не смешная. Жестокость служит богатым источником для веселья. Когда кто-то падает, все смеются, правда ведь? Бедная Трейя. Она – одна из многих причин, по которым я недолюбливаю Лотиана. Он считает, что, сделав ее служанкой Мовиндьюле, поступил великодушно. Тоже мне добряк: все равно, что вор, который, обобрав хозяев подчистую, оставил им ломоть хлеба.

Имали не догадывалась, о чем он, – судя по всему, о чем-то важном. Впрочем, она пришла не за этим.