Евгений Кустовский - Укрощая Прерикон [СИ]

В тот момент, когда Шарль прибегнул к такой страшной для юноши угрозе, поставив под сомнение возможность их дальнейшей дружбы, неразвитый пока характер Дейва отношений между людьми, наконец, уступил непосильному ему давлению, а сам Дейв опустил белобрысую голову и сделал шаг в сторону.

— Так-то лучше, Дейв, так-то лучше… — удовлетворенно сказал Шарль, а подойдя к охотнику и положа свою костлявую руку ему на крепкое, мускулистое плечо, полную противоположность его собственному плечу, добавил с мягкой улыбкой на своих тонких и бледных губах, — поверьте, я понимаю ваши чувства: у всех нас бывают плохие дни и скверные ожидания, однако же, все это чепуха и вовсе не причина для паники! Не сомневайтесь, Дейв, наука учит верить фактам, на этой вере и построено современное, просвещенное общество, в которое с моей помощью однажды, уверен, и вы сможете влиться, как достойный его представитель и, возможно, даже как один из пророков нового времени, вроде меня и подобных мне. Многобожество и его пантеон предрассудков постигло забвение, Дейв, окончательное и бесповоротное… Вера в Единого бога — лишь переломный этап на пути к становлению веры в науку и абсолютной веры в возможности человеческого разума. Без этой веры у любого общества нету надежды, оно обречено на медленную деградацию, которая для цивилизации равнозначна смертельной болезни, — на темноту и варварство!

— Вы славно умеете шпарить, месье! — это «месье» Дейв произнес, как ругательство, без тени прежнего уважения. Он смотрел теперь на Шарля открыто и в глазах его, голубых как вода и таких прозрачных, какими никогда не были воды здешних рек, не осталось и тени прежнего ребенка и следа от былой мягкости. В этот прекрасный момент Дейв как никогда был похож на своего отца. — Говорите, что нет больше Нового пантеона? Вы, может, и не помните богов, да только они вас отлично помнят, более того — присматривают за вами, как за глупым, заблудшим дитем своим… Да только и это ведь вранье, Шарль! И хуже всего то, что вы врете, зная в глубине души о собственной неправоте! Душа-то у вас есть, Шарль, долг ведь из нее проистекает, — мой — так точно! И я знаю среди прочего, что честь вам не чужда! Но хватит… Пустой блеск ваших слов ослепил меня, месье, больше я не допущу той же оплошности! Все вы помните и во все вы верите, и люди все помнят, слишком много чудес произошло в былом, чтобы вот так забыть все сразу, за несколько десятилетий… Не знаю, как у вас там, в столице, но у нас в Холлбруке (Дейв сказал именно Холлбрук, а не Вельд) люди по-прежнему чтят заветы предков, у нас традиция сильна. И мать рассказывала мне, что в таких вот норах, как эта (он указал на дыру в земле рукой), водятся духи и призраки, — сказочный народец, хранитель полей, лесов и холмов. И это далеко не лучший друг человека (он перевел взгляд на Баскета, сидящего рядом и смотрящего на ссору своими большими печальными глазами; пес не понимал, что происходит, и грустил от ссоры любимых им людей), — особенно безбожника, каким, вы утверждаете, вы есть! Однако вы-то не безбожник, я знаю это, — ведь я сам слышал, как вы повторяли имя Гнозис, не он ли древний бог познания, а, Шарль, не он ли один из Забытых?!

От последнего слова вся поляна разом посерела, по коже людей пробежали мурашки, Баскет прижался к земле и заскулил, словно в преддверии урагана. Миг — и все прошло, снова запели птицы, к листве вернулись соки, мертвенная бледность ушла с лиц людей, казалось, даже воздух посвежел и запахло озоном, как после грозы. Весь разыгравшийся было энтузиазм Дейва, весь его пыл, это слово, неожиданно прорвавшееся из темнейших глубин его разума, слизало подчистую, — с той же неотвратимостью морская волна набрасывается на побережье, прильнув языком и губами к его вожделенному песку, а после вынуждено откатывается обратно. Старых богов не настолько почитают теперь, чтобы они могли упустить даже малейшее упоминание о себе, не напомнив смертным о своем присутствии.

— Гнозис не лучший защитник от демонов, месье, это не бог-заступник, не Умбар, Гнозис сам тот еще демон! Старые боги не такие, как новые… Они злы и своенравны, изворотливые обманщики… Они…

— Они истинны, как законы природы, изменчивы, как ее суть, и всесильны, как природа же, а Гнозис для меня и не бог вовсе, но друг, соратник и вечный спутник в блужданиях по страницах древних и пыльных томов! Его путь свел нас, по его воле мы здесь вместе, ради него я спускаюсь в эту нору… Ради него… И ради светлого будущего всего человечества! — в последних словах ученого уверенности было меньше.

Дейв лишь сплюнул и покачал головой. Когда Шарль присел на колени перед входом в нору, он отвернулся, но почти сразу же повернулся обратно: внутри себя Дейв чувствовал какую-то странную ответственность перед эти безумцем и его судьбой, сродни той, которую чувствовал перед Баскетом: подобным же образом материнским глазам причиняет боль смотреть, как любимый ребенок совершает очередную глупость, которая может стоить ему жизни, но мать все равно смотрит через силу и кричит, чтобы он перестал, предпринимает все возможное, чтобы уберечь его от опасности.

Между тем пролезть в нору на поверку оказалось гораздо сложнее, чем представлялось на первый взгляд. Время и неизвестный дикарь, оставивший предостережение на дереве, постарались сохранить то, что покоилось внутри. Дейв был прав, этот курган не стоило раскапывать, среди страниц прошлого есть настолько мрачные страницы, которые не следует открывать заново, подставляя лучам солнца старые и забытые раны, и все же Шарль, кажется, не понимал этого или не хотел понимать. Теперь читателю должно быть очевидно, что одержимость этого ученого имела много общего с религиозным фанатизмом, как и в случае иных истово верующих никакой аргумент, даже самый веский, не заставил бы Шарля отступиться от задуманного, если хотите посланного ему свыше его божественным покровителем провидения.

Несмотря на общую рассеянность и впечатление некоторый безалаберности, которое он производил на окружающих своим эксцентричным поведением, молодой Тюффон был крайне щепетилен в отдельных вопросах, имеющих для него особенную важность, тогда как в других вопросах неизменно казался полнейшим профаном. Это отнюдь не означало, впрочем, что он им был на самом деле. Ученый безупречно знал этикет, но не всегда следовал его многочисленным правилам в обращении с людьми, в том же, что касается обращения с книгами или своей научной деятельности, Шарль никогда не допускал ни малейших поблажек себе. Его бережное отношение к книгам переносилось и на собственные пальцы, ведь именно ими он переворачивал их страницы. Ногти его были всегда ухожены: подстрижены ножницами и доведены до толка пилочкой. Он не терпел под ними грязи, не был готов потратить и полчаса на то, чтобы поговорить со своими людьми о жизни, но был готов потратить целый час, если потребуется, на доведение ногтей до толка даже в условиях такой первобытной дикости, в которых находился сейчас.