Евгений Кустовский - Укрощая Прерикон [СИ]

Ему казалось, что шли часы, но шли секунды. Вот она приблизилась по спине к его загривку, замерла на миг, будто раздумывая, куда бы двинуться дальше, вот, наконец, приняла решение и обогнула его шею, скользнув телом по подбородку. Нежно, но неотвратимо, как руки любимой женщины и в то же время, как удавка, змея охватила шею Шарля кольцом и замерла перед его лицом. Веки ученого сомкнулись, он чувствовал дыхание твари, ее язык нежно касался кончика его носа, а тихое шипение не менее нежно касалось его ушей. «Не смотри!» — шепнул Шарлю внутренний голос. Он придерживался этого совета не дольше двух ударов сердца, большинство не выдержало бы и одного. Глаза Шарля широко распахнулись, его зрачки расширились от ужаса.

Они смотрели друг на друга, ее глаза против его глаз, словно два разных мира столкнулись здесь, змея — это чудовище, дракон, древний доисторический монстр, поднявшийся из ледяных океанических глубин в поисках света и тепла, который он с собой несет, — а Шарль, этот самоотверженный молодой ученый, — был маяком на берегу Океана познания, стремящимся пролить свет на тьму человеческого невежества — два разных мира так неожиданно столкнулись между собой в могиле безымянного дикаря. Его свет, — свет жизни — был нужен ей и змея прильнула к нему, чтобы выпить до дна все жизненные соки молодого мужчины. В тот миг, когда Шарль открыл глаза, его песенка была спета. Молниеносным движение змея бросилась на него, вонзив клыки в яремную вену. Своим телом змея чувствовала ее пульсацию, своими зубами она пронзила ее, но вместо того, чтобы впрыснуть яд, она впрыснула токсин, дурманящий сознание, и принялась тянуть из Шарля жизненные соки. Его муки была сладкими, он умирал в беспамятстве эйфории.

Долго длились его грезы, но в итоге и они сдались, уступив зову жизни. Шарль проснулся, медленно он приходил в себя, лежа с закрытыми глазами и слушая умиротворяющее пение птиц, трепет их крыльев где-то высоко над собой. Он представлял это где-то и улыбался. Ему казалось, что попросту наступило очередное утро, казалось, что вот он сейчас проснется окончательно, сбросив с себя остатки сладкой неги, поест как всегда наспех, и отправиться покорять новые горизонты… Но не тут-то было! Вдруг он вспомнил весь пережитый им ужас, тот кошмар, пребывая в плену которого, он потерял сознание. Шарль стремительно распахнул свои веки и едва не ослеп от тут же набросившихся на его глаза всем скопом солнечных лучей. К его счастью, лучи были предзакатными, не слишком поэтому яркими. Когда же зрачки молодого Тюффона привыкли к свету, а внезапно начавшееся головокружение прошло, то первым, что Шарль увидел перед собой, была широкая спина молодого охотника.

— Змея… — прохрипел он, удивившись слабости собственного голоса: тот был охрипшим и надорванным, как если бы у фортепьяно отсутствовала часть клавиш, а те, что были на месте, ужасно дребезжали.

Медленно Дейв повернулся к нему, его лицо было отрешенным, а взгляд больше не горел беззаботной радостью, как раньше. Он как-то разом потускнел, голубую, небесную гладь его глаз затянули тучи.

— А… Вы проснулись, месье! Очень рад!.. Очень рад… — проговорил он как-то странно, намеренно избегая взгляда ученого. Шарль сначала не понял, но потом, когда Дейв встал на ноги и открылось то, что он прежде загораживал, ситуация прояснилась. Среди высокой травы лежала лохматая спина Баскета, его мохнатая грудь больше не вздымалась, неподвижный язык свисал вдоль пасти, а остекленевший взгляд уставился в никуда, — пес был мертв.

«К огромному моему стыду, я вынужден признаться здесь, что вновь пал жертвой собственной необоснованной храбрости (слово «безрассудство» Шарль намеренно избегает по отношению к себе), на этот раз, к сожалению, не только я. Вместе с Баскетом, снова спасшим меня, но теперь ценой своей жизни, умерла и наша с Дейвом дружба, ее едва наметившемуся огоньку не суждено было разгореться до полноценного пламени. Он сторонится меня, всячески избегает, на целый день уходит один на охоту и возвращается только к позднему вечеру, иногда пропуская все приемы пищи, кроме завтрака, а то и вовсе не возвращается, но целую ночь бродит где-то в прериях. Он не заходит больше в мой шатер, его смех не доноситься из лагеря, когда я работаю внутри него, и теперь, когда я пишу этот дневник, он не веселит меня своей юношеской легкостью, не отвлекает меня от мрачных мыслей и навязчивых идей. Больше чем союзника я потерял в тот день, когда ослушался его предостережения, — я потерял тогда друга! Должен сказать, что впервые в жизни подобная потеря меня тяготит, вероятно, потому, что я не имел раньше подобного опыта.

Из рациональных соображений я предложил Дейву похоронить пса в найденной нами могиле, понадеявшись на то, что, приняв участие в его горе, я смогу вновь наладить с ним контакт. Как показала его реакция, очень зря я на это рассчитывал. Наверняка, многие, прочитав это, сочтут меня бесчувственным и неблагодарным эгоистом, каким счел Дейв, если не сказать хуже, приводя здесь в точности его слова, однако, позвольте! Для чего еще жить собаке, если не во благо человека? Удел собаки служить, — здесь не попишешь ничего другого! Если бы пес не умер от укуса, — умер бы от нападения другого хищника, от обилия блох, глистов, болезни или от голода, наконец, да мало ли в мире причин для смерти! Не в прериях бы умер, так по возвращению в безжалостные к бездомным псам наши города, его голову могла бы затоптать лошадь или переехать колесо дилижанса, — участи, куда хуже той, что его настигла! Клянусь, даже человек, который привел этого пса в экспедицию, и тот отреагировал менее бурно, чем Дейв Золотое Сердце, — так я зову его теперь, такое бы имя дали бы ему, наверное, местные племена перед тем, как вытащить это самое сердце у него из груди. На мое предложение похоронить собаку в уже вырытой кем-то могиле, где она и умерла, что очень поэтично, как по мне, Дейв ответит яростным отказом и унес пса незнамо куда, запретив мне даже следовать за ним, будто опасаясь, что и эту могилу мне вздумается раскопать, — право же, какая глупость!

Но не будем о грустном! Я не жалею о том, что спустился вниз. Не подумайте, вовсе нет! О чем бы мне жалеть: то, что я нашел там, внутри, бесценно, как с точки зрения зоологии, так и с точки зрения антропологии. Подумать только, антрополог… Вот уж кем я не рассчитывал стать в этом походе! А еще расхититель гробниц, что романтично, конечно, по мнению многих женщин, но уж точно не придает человеку чести. Разве что расхищаемая вами гробница очень древняя и тогда ее грабеж сам по себе процесс научного открытия, — во всяком случае именно так я оправдываю свое дерзновение потревожить прах того скелета. Мертвец отплатил мне сполна своим неожиданным сюрпризом в виде припрятанной внутри него змеи и еще несколькими сюрпризами, о которых напишу я ниже. К тому же древние гробницы — это всегда и опасность, придающая любому делу налет мужества и автоматически выводящая его из категории гнусных вещей.