Елена Кисель - Немёртвый камень

— Ладно. Набираем птиц, сколько их ни есть здесь, и направляем на восток. Задание… ну, чтобы они поняли. Что-то вроде «передать первому попавшемуся наезднику драконов». Информации секретной сообщать не будем, известим только о времени начала боя. Надеюсь, что этим гадам в небе будет не до погонь за попугаями и стрижами.

Фрикса выслушали не очень чтобы доброжелательно. Во-первых, он был гораздо младше большинства присутствующих. Во-вторых, почтовых птиц было всего несколько десятков, и они были единственной возможностью связи, а тратить их так бездарно…

Артефактолог уже предвкушал, как его заровняют критикой в холодный пол здешнего зала, но тут дверь распахнулась, и в Совещательный Зал влетел Хет.

Но не так, как обычно, а с помпой и вытаращенными глазами, что обозначало: на этот раз дело действительно из ряда вон.

— У нас тут того… Синий Магистр на пороге! — выдохнул он панически. — Смог войти. И спрашивает директора.

Совещание после такого фурора закончилось само собой.

** *

— Нольдиус, если ты еще раз вздохнешь, я… не знаю, петь начну! Прям тут. Громко.

Нольдиус хотел было еще раз вздохнуть, но Мелита выглядела такой решительной, что он передумал.

Отличник очень-очень надеялся, что Кристо вернется. Потому что энтузиазм главной красавицы Одонара иногда можно было выносить с трудом.

Вот сейчас этот энтузиазм привел к тому, что они торчали чуть ли не в самом опасном месте в Одонаре — после Комнат и Хламовища, понятное дело.

Кабинет Витязя Альтау выглядел совсем неопасно, но не надо было забывать, что каждую секунду в него мог войти сам Витязь — что было бы неловко, или Бестия — что было бы фатально.

Казалось, что цветки люпина в вечной вазочке на столе взирают на них почти как Мечтатель — с печальной укоризной.

— Скриптор? — прошептала Мелита. — Я тут долго не простою, еще немного — и правда начну петь… только от нервов.

Теорик, из-за которого визит в кабинет Мечтателя и случился, глянул на Мелиту, сочувственно покивал — и с хозяйственным видом нырнул в гору бумаг на директорском столе.

Скриптор вообще всё время, что до неслучившейся казни Витязя, что после, имел такой вид, будто хотел что-то рассказать или показать, но не решался из-за важности событий. Сегодня его терпение иссякло, и он перехватил Мелиту в коридоре, радостно сообщив ей посредством букв в воздухе: «Мне нужно покопаться в бумагах директора».

Нольдиус, который случился рядом, прямо закоченел от ужаса, а Мелита обрадовалась.

— Это что-то новенькое. А что ты хочешь в них найти?

«Его стихи».

И сунул ей какой-то клочок в руку. Клочок Мелита прочитала, нахмурилась, потом задумчиво взглянула на Скриптора и предложила:

— Идем сейчас, пока Экстер в трансе?

Повздыхаешь тут от такой жизни, подумалось Нольдиусу при виде того, как малявка-теорик самозабвенно копается в витязевских документах. Еще и жалуется: «У него жуткий беспорядок на столе».

— Мелита! — взмолился Нольдиус шепотом. — Почему мы рискуем жизнью из-за чужого пристрастия к поэзии?

Мелита тряхнула головой, будто опомнившись. Протянула Нольдиусу тот самый клочок.

— «Нынче для холода сделан преградой белый нарцисс, окольцованный терном…» — прочитал Нольдиус. — Стихотворение?

Бумажка была здорово запачкана чем-то, так что строчки выступали неровно и были видны не все, выскакивали как-то по-отдельности: «музыка капель в пронзенных ладонях…», «это шипы — вам они незнакомы?»

Нольдиус опустил бумажку и посмотрел на Скриптора с непониманием. Тот, не отвлекаясь от рытья в бумагах директора, вывел над головой: «Эти стихи Экстер читал на Витязев день перед Оранжевым Магистром и его свитой. Мне просто они понравились, так что я их записал, только бумажку долго не мог найти. Оказывается, я в нее слойку с грибами завернул. Я об этой бумажке вообще только недавно вспомнил, когда к снабженцам бегал и наткнулся там на щит Февраля».

— Что?

— Щит, с которым Макс вышел на Правый Бой, — шепотом подсказала Мелита. — На нем был нарцисс — мы с Дарой как герб изображали. А теперь ты можешь представить себе, что такое «окольцованный терном»?

Нольдиус поперхнулся и опустил глаза на строки. И раньше были слухи, что в моменты своих поэтических экстазов Экстер может пророчествовать, но никому не приходило в голову это проверять.

— А Кристо мне рассказывал, что когда Лори начала каменеть, — продолжила Мелита, — Бестия прошептала что-то вроде «я прозрачный хрусталь…» — в общем, что-то стихотворное. Как думаешь, от кого она нахваталась?

Нольдиус поперхнулся вторично, когда сообразил, что теперь ищет Скриптор в бумагах директора.

— Экстер может об этом просто не знать, — продолжила Мелита шепотом. — Он редко запоминает эти свои стихи. Или он мог что-то записать и забыть…

Скриптор закатил глаза, поднимая несколько листочков перед собой.

«Пока тут все о любви к Бестии».

— Фу, — шепотом произнесли разом Нольдиус и Мелита — невольно, но от души.

«И все о неразделенной. И это. И вот это. А это вот что-то…»

Но в эту секунду побледневший Нольдиус шепнул:

— Магия реагирует, кто-то приближается к кабинету!

Отступление было мгновенным. Одной рукой отличник сгреб из-за стола Скриптора и рванул на себя — только трынькнула невидимая скрипка, по которой проехался ботинок теорика. Второй рукой Нольдиус подхватил Мелиту и ломанулся из кабинета с прытью молодого лося, за которым гонится стая волков.

Не прошло пяти секунд, как все трое схоронились в темноте в глубокой нише и уже из нее наблюдали, как к заветной двери приближается Фелла Бестия, поднимает руку, чтобы в дверь войти…

И не входит. Фелла постояла, посмотрела на дверь и побрела дальше по коридору, а троица в нише издала такие вздохи, как будто всё еще за этой дверью скрывалась.

— Нольдиус, — шепотом заметила Мелита. — Я чего-то не знаю о тебе или о твоих рефлексах…Скриптор, ты листок захватил?

Теорик скорчил обиженную мину и продемонстрировал прихваченный из кабинета листок. Читали все втроем, согнувшись в три погибели и прикрывая ладонями огонек, засвеченный Нольдиусом над листком при помощи магии.

Тлен не страшен: известна невинная истина столь —

Будто что-то живое наносит удары покрепче…

Что ж застыла ты камнем, моя застарелая боль —

Почему ты не взглянешь и имя мое не прошепчешь?

Мне б слезинку одну, чтоб о горе своем рассказать:

Может — ты пожалеешь и чуть улыбнешься сквозь камень?

Только слезы мои перелиты в чужие глаза,

И приходится мне обходиться сухими щеками!

О незримую стену разбиты ладони с душой,

Бьюсь еще и кричу, только голос все глуше и тише…