Роберт Мур - Птица счастья [СИ]

Сережа притаился поблизости. К церкви стали стекаться люди, выходя из микроавтобусов и личных авто. Стоя на крыльце, поправляла свой платок Кристина, а Петя отдавал поклоны. Показной характер их скорби нервировал Сережу. Все они не соответствовали его представлению о том, какими до́лжно быть рядом с его матерью. Вася не поддавался какому-либо внятному описанию: оболочка человека, оболочка из пластика или силикона еще более мертвая, чем тело в гробу. Вася не был пьян, но, очевидно, его состояние походило на измененное.

Сережа перешел дорогу и направился к церкви, но на его пути из ниоткуда выросла фигура и вместе с ней появились давление и боль в солнечном сплетении, отчего он обессилел в полуобмороке. Сережа обмяк на руках подоспевших охранников. Его прикрыли зонтом и поволокли прочь. Особо наблюдательным зевакам ответили, что парень просто переволновался. Вернувшись в сознание, он обнаружил себя в распахнутых дверях машины охраны.

Торжественный и надменный, в черном пальто, всей своей фигурой похожий на сейф, подошел Петя.

— Ты мог бы не устраивать тут шоу?

— Пусти меня! — шипел Сережа.

— Ты за себя не отвечаешь, мы это уже давно поняли, но есть люди, которые отвечают. Сиди тут под зонтичком и не шуми. На людях вам вдвоем нельзя, ты же знаешь правила, — Сережа молчал, косые капли дождя падали ему на голову, — уйдут все — сходишь на могилку. Вот, лучше сходи маме цветов купи, пока взрослые делами занимаются.

Сережа вскочил и ринулся на Петю. Пока проносили гроб из катафалка в церковь, Кристина не спускала глаз с Васи, стоя рядом. Но в момент Сережиной попытки атаковать Петю она обернулась в сторону мужа и наблюдала необычную для нее сцену, как молодой лысый мужчина с очень знакомым лицом отмахивается от охраны и в отчаянной злобе трясет Петра за ворот пальто. Будучи ростом сильно ниже Минина, он умудрился пошатнуть ее мужа, но вынужденно отступил под натиском охраны. Поскольку ситуация была явно под контролем и быстро исчерпала себя, Крис вернула свое внимание к Василию, который никак не мог прикурить сигарету.

— Что произошло? Кто тот мужчина? — спросила она, когда Петя вернулся.

— Ничего стоящего твоего внимания.

— Лицо какое-то знакомое.

— Да он с Марией Петровной в больнице познакомился. После химии тоже, видишь, какой слабый, плохо ему стало, посидит пока там.

Сережу отпустили через несколько часов, когда все разъехались, подвели к могиле матери и оставили, наконец, одного. Дождь стих, прояснилось и потеплело. Шаркая ногами к брату, подошел Василий.

Сережа достал одной рукой сигарету, прикурил и отошел на пару шагов из клубов дыма. В другой руке он сжимал землю с могилы.

— Я не знал, что ты куришь, угостишь?

Продолжая молчать, Сережа одной рукой достал пачку и подбросил вперед над головой. Вася поймал ее.

— Я не мог ничего сделать, брат, — продолжил Вася.

Сережа докурил, вернул горсть земли, бережно приложил ладонь к могильной насыпи, и собрался уходить. Вася преградил ему дорогу.

— Что ты хочешь, ну?

— Пусти.

Вася не давал пройти. На размокшей и растоптанной дороге Сережа попытался обойти брата и поскользнулся. Вася поддержал его, но Сережа одернул руку. Закурил еще одну сигарету.

— Я не буду тебя жалеть…

— Ну просто побудь здесь.

— Мне противно быть рядом с тобой.

— Ты всегда нуждался в маминой заботе и ее присутствии, а я всегда ревновал, потому что ты был ее «Сереженькой». Сережу раздражало нарочито трагичное поведение брата. Ему хотелось избить его по щекам и вернуть в реальность. Туда, где нет места высокопарным размышлениям, а есть грязь под ногами, труп матери под двумя метрами земли и хладнокровный цинизм происходящей ситуации.

— А ты знаешь, Вася, что у вас там происходит?

— У кого?

— У тебя под носом. Этот говнюк… Петя.

— Я как никто знаю, что он говнюк.

Вокруг на деревьях неприметные серые птицы сидели недвижимо после дождя, обсыхая.

— Они продают детей-клонов. Свои «просто» дети никому теперь не интересны. Нужны гении. А тебя как обезьянку-образец возят.

— Пересмотрел ты, братан, фильмов про «клонов» и донорские органы…

— Не-е-е-т, это еще не все… Он делает дополнительных клонов, на деньги основных заказчиков, и за спиной излишки производства на аукционах продает.

Василий, помолчав с минуту, подумал, что ответить брату на данность своего бытия.

— Мы — выструганные марионетки, — заключил он в итоге, — тонко сделанные куклы, которых дергают за ниточки при необходимости.

— Корону сними. Я видел детей, десятки детей, когда ездил открывать якобы «медицинский центр».

— И я видел, как Петя собирает вот таких вот серых неприметных птиц и стаями у себя в ангаре расстреливает, и что теперь? Меня это не касается.

Вася пошатываясь изобразил отстрел сидящих.

— Да, не касается, тебя ничего не касается, ты же полубог… Не замечаешь в своем сиянии… Как чудесно разные вещества меняют свою структуру, не находишь, брат…

Сережа продолжал, не дожидаясь ответа.

— Песок можно расплавить в стекло, лед растопить в воду, а ты… Ты превратился в откровенное говно без особых усилий.

— Я медийный человек, мой образ отличается от того, кто я на самом деле.

— А кто ты? Сам помнишь?

— Брат, ну ты же знаешь меня…

— Нет, я не знаю, как ты сам с собой уживаешься. Как ты можешь говорить о любви к женщине и об отношениях или дружбе, когда ты большую часть жизни разговариваешь с птицей своей, а не с живыми людьми? Они не существуют в твоем личном опыте и в опыте твоих фанатов. Ты — иллюзия. Ты якобы помогаешь собакам в приютах и пенсионерам в домах престарелых, а при этом твоя мать умирала от рака все лето, и тебя не было рядом. Как ты можешь говорить о любви к матери, когда ты пробухал ее смерть?

— Заткнись. Это индустрия, на мне держится много проектов, я не могу во все погружаться, я — работа.

— Я не могу тебя судить, каждое твое действие объяснимо, но я не вижу в тебе и капли ответственности, я думал, как и ты, что есть в тебе скрытая глубина. Но нет. И ты сам это знаешь. Ты, как алкоголик, которому каждое утро стыдно за прошедший день, но вместо того, чтобы взять себя в руки, он опять заливает глаза водкой, чтобы не чувствовать эту гнетущую обязанность жить. Так и ты со своей «медийностью».

— А ты — книжный раб и раздаешь листовки и трахаешься по расписанию.

— Мне все равно, как ты зарабатываешь деньги, и не стыжусь, как я их зарабатывал. Хоть кирпичи грузи, но честно. Я не вру самому себе. Попробуй позаботиться о ком-нибудь живом аккуратно, ненавязчиво и с искренней любовью, — и произойдет чудо преображения тебя самого. Но ты слишком горделив и самовлюблен. Ты повесил всю ответственность за свое поведение на свою работу, а на самом деле променял тепло на «лайки», добро — на «смайлики», а счастье — на разговоры с птицей.