Наталия Некрасова - Дети Дня

Уэльта, столица Юга, давно уже выплеснулась за древние стены, истаявшие от времени, словно оплывающие по весне снежные глыбы. Город стоял над широкой долиной реки Тавишты, выходившей к зеленым Срединным равнинам Королевского удела. Эту долину все называли Садом Юга, и сейчас она была вся в белой и розовой кипени. Где-то там, севернее Тавишта впадала в великую Анфьяр, стремившую воды к морю.

Анье во все глаза смотрела по сторонам из окошка паланкина. Брат ехал впереди на белом тяжелом жеребце. Блюститель Юга направлялся в свою столицу.

Вирранд любил этот город, а в городе любили его. Если бы у него был брат… Вирранд помотал головой, отгоняя неприятные воспоминания о дурачке. Вот ведь, удружил батюшка…

Был бы брат, он остался бы в Тиане, стражем, а он, Блюститель, должен быть здесь, в Уэльте, в стольном своем городе над широкой рекой. Здесь столько дел! Нужен свой Дом Бардов, как в Столице. Дядюшка в Дарде, вон, уже позаботился. И нужен второй мост, ниже по течению, и дорогу проложить от него к тракту на той стороне. И отремонтировать акведук.

Вирранд усмехнулся. Он не может не думать о хозяйстве. А Уэльта — это его хозяйство. Как и весь Юг.

Люди стояли по обе стороны Главной улицы, от самого въезда до старинных ворот Вышгорода и до дворца. Из окон свешивались яркие ковры или полосы ткани, летели цветы, над городом летали серебристой стайкой вспугнутые шумом голуби.

Анье словно в сказку попала. Это было как в книгах! Все было красиво, празднично, люди были нарядные, пели и плясали, и большеглазые детишки бросали брату цветы. Если все пойдет так и дальше, то, наверное, ее и правда будет ждать прекрасный юноша, похожий на картинку в книге. Она видела вокруг только радость и красоту, и была счастлива.

Маллен Ньявельт не спал вторую ночь. Просто не мог. Чересчур затянувшееся спокойствие тревожило его гораздо сильнее, чем застоявшаяся хьяшта. А тут еще письмо от отца. Поскольку отец никогда ему сам не писал и не изволил отвечать, это тоже стало для Маллена тревожным признаком.

Он сидел в своей комнатушке в офицерском бараке. В открытом окне плыли звезды. Под окном, на дворе, храпел верный Ошта, где-то перекликались часовые. У бардов горело окно на чердаке — Дисса не спал тоже. Опять нехороший знак. Все не так, все не так.

— Не спишь, капитан? — раздался над ухом вкрадчивый шепот.

— Здоров ты людей пугать, Онда.

Бард осклабился.

— Да уж.

Даже если бы не излюбленная привычка Онды появляться незаметно, его рожа могла испугать кого угодно. Здоровенный мужик, бритый наголо, с узким лбом, острыми ушами и широкой челюстью, с длинными ручищами. За барда его никто не принимал никогда, чем Онда беззастенчиво пользовался.

— Не спишь, капитан?

— Да, как и ты. Поговорим?

— Поговорим.

Маллен поджег фитиль в масляном светильнике. Подрезал его, чтобы не так чадил. Встал, снял с очага котелок. Угли еще не остыли, сладкое ягодное варево было почти горячим. Налил две кружки, достал хлеба из мешка на стене, полкруга сыра.

— Не стесняйся.

— Я тебя не объем.

Онда и правда ел поразительно мало. Загадочные люди барды.

— Меня вот что тревожит, — заговорил Онда совершенно спокойным тоном. — Меня тревожат эти маленькие-маленькие перемены. Они маленькие-маленькие, совсем незаметные. Можно сказать, что и переменами их считать трудно. Но беда в том, что к ним сначала привыкаешь и перестаешь замечать. А потом происходит еще такая вот малюхонькая. И к ней привыкаешь, и ее не замечаешь. Это, знаешь, как на севере — снег на ветку падает-падает, ветка гнется-гнется, а потом вдруг одна снежинка добавится, ветка — хрясь! — и ломается.

— А что, все перемены плохи?

— А кто знает, что хорошо, что плохо? Но мне тревожно. А я бард. Я чую.

Маллен молчал, поджав губы. Долго молчал. Затем заговорил.

— Честно скажу, я тоже в тревоге. Мы тут на границе, нам виднее всех. Хьяшта простояла дольше обычного, дракон был злее обычного. Но справились же? Хьяшта — это плохо, такие перемены мне не нравятся. Но по крайне мере, я понимаю, чего ждать от хьяшты и от дракона. Но есть вещи, которых я не понимаю. Я просто капитан, не больше. И я вынужден верить тем, кого считаю более знающими. Я, конечно, не бард, но отец счел нужным дать мне хорошее образование. Я знаю, что наш мир стоит на неизменных законах. Есть Уговор. Есть истинный король. Боги спят. Это три основы, жизнь такова, и пусть таковой и будет. И я не хочу перемен. И тут вдруг мне говорят — боги вдруг начали шептать кому-то на ухо. Но боги спят! Или не так?

— Так говорят. И так говорят, что Жадный выиграл этот мир, пусть и обманом.

Маллен отмахнулся.

— Ну не надо снова, не надо! Я не бард! Сейчас ты опять скажешь, что тогда мир принадлежит Жадному!

— С точки зрения формальной логики…

— Я тебя сейчас стукну.

— Но ведь отец дал тебе образование? — Маллен даже в сумраке увидел жуткую ухмылку Онды. — Стало быть, ты должен понимать, что Жадный владеет этим миром, и лишь ничейный час ему не принадлежит. И в ничейный час в мир вошли люди и начались Грозовые Годы. Потому мы и перебили самых страшных тварей и загнали самого Жадного в бездну в Холмах. Мы дети ничейного часа.

Фитиль разгорелся и огонек светильника перестал дрожать.

— Мы дети Дня. А там, — он показал головой куда-то на северо-восток — Холмы и Дети Ночи. Они сторожат Бездну, мы сторожим Землю. А боги спят, следовательно, шептать никому ничего не могут.

Онда молча слушал, рассеянно глядя в потолок. О чем он думал — по его каменному лицо этого понять не было возможно.

— Ты меня слушаешь, бард?

— Конечно, капитан, — ответил Онда. — Я всегда все слушаю. У меня хорошие уши. Я ими даже шевелить умею. Взвар хороший вышел у тебя.

— Наливай еще. Ты в выродков веришь?

— В то, что они есть или в то, что они выродки?

— Вообще.

— Наверное, такие люди есть. Ведь мы тоже видим Ночных, когда они желают себя проявить. А прежде, когда люди еще не разделились, вообще были одинаковыми. И в жилах многих родов течет кровь Ночных, если верить… всему. А вот в шепот богов я не верю, капитан. Потому что я не вижу угрозы в том, чтобы друг друга видеть. Богам же это тем более должно быть все равно. Они спят.

Маллен помолчал.

— Не нравятся мне перемены. Не нравится долгая хьяшта. Не нравится, что твари что-то зашевелились. Не нравится, что эти перемены заставляют людей бояться. Когда боятся, тогда ищут виноватого. Не такой как все — значит, враг. Кривой, хромой… лысый…

Онда молча вежливо поклонился и провел ручищей по блестящей макушке.

— Вот-вот, Онда. Если человеку долго говорить, что он — свинья, он хрюкать начнет. Так что это не перемена. Это что-то другое. Чую я это. А я пограничный капитан, Одна, я должен верить чутью.