Сергей Алексеев - Сокровища Валькирии. Звездные раны

— Слабость… Качает. Что у меня сегодня с головой? Никогда не болела, даже с похмелья…

— Пошли домой! — скомандовал тот. — Не хватало тебя еще на горбу тащить!

Через полтора часа Ячменный уже лежал пластом в своей избушке. Санинструктор из отделения охраны измерил температуру, посмотрел язык, веки — больше ничего не знал. Вроде бы все находилось в норме, кроме бледности лица и трясущихся рук.

— Сухость во рту есть? — спросил он.

— Есть, — просипел больной.

— Постоянная жажда мучает?

— Не то слово…

Санинструктор обернулся к Зимогору, развел руками:

— Если бы в условиях боевых действий, я бы поставил диагноз — влияние на организм проникающей радиации. А если никаких действий, то это похмельный синдром. Нам говорили, первые признаки очень похожи…

Никаких антирадиационных препаратов у него не было, а состояние больного ухудшалось с каждым часом. Следовало бы объявлять тревогу по большому счету, поскольку не известно точно, каково воздействие этого вещества, на каких расстояниях и сколько человек получили облучение. Неизвестно же, какого джинна выпустили из недр земных? Может быть, и сам уже схватил… Однако начальник партии после долгих уговоров все-таки согласился выпить разведенного спирта, и вроде бы ему полегчало, заблестели глаза и чуть порозовели губы, хотя это было обманчивым ощущением.

— Теперь надо костный мозг пересаживать? — спросил он вялым голосом.

— Вероятно, придется… Если поможет.

— Достань из вьючного ящика синюю папку, — вдруг приказал он, изменив обычной своей вежливости. — В самом низу лежит… Прошу, достань!

Зимогор открыл вьючник, нашел там увесистую, плотную папку без надписей-, крест-накрест перетянутую изолентой.

— Здесь все мои стихи, первый экземпляр, — торжественно пояснил он. — Если умру — сдай в издательство, пусть напечатают сборник.

— Ладно, — буркнул Олег. — Может, обойдется…

— Вряд ли, — спокойно проговорил Ячменный и прикрыл глаза. — Жаль одного — не съездил в Мардасово…

Зимогор убрал папку назад в ящик, ступая осторожно, вернулся на место — показалось, начальник партии засыпает.

— Костяника! — вдруг подскочил он, — Надо есть костянику! Меня интуитивно потянуло… Я как собака, чую, чем лечиться… Дай мне пакет! Ты принес пакет с ягодой?

Это напоминало бред, однако Зимогор нашел пакет, впопыхах брошенный в угол за сапоги, поставил на грудь больного.

— Ешь… Вдруг и правда поможет, — и сам взял горсть ягоды.

— А как это делают? — спросил Ячменный.

— Что — делают?

— Как мозги пересаживают?.. — вымолвил он и мгновенно уснул, будто умер.

Зимогор несколько минут послушал ровное дыхание, осторожно достал из его кармана ключи от кернохранилища и отправился на буровую, где все еще находился Гнутый.

Этот великовозрастный ребенок, у которого отчего-то прорезались и росли новые зубы, человек, возможно, получивший смертельную дозу облучения, этот мастер двадцать первого века сидел за компьютером и с восхищением играл — загонял разноцветные кубики в прямоугольный сектор.

— Не верится мне что-то в радиацию, — понаблюдав за игрой, сказал Зимогор. — Полторы тысячи рентген… И вы ходите тут живые и здоровые?

— А ты видел, как умирают от облучения? — спросил Гнутый.

— Не видел, но представляю…

— Это не дизентерия и не грипп. Человек живет в приподнятом настроении, отличное самочувствие… И сгорает за пару часов.

— Почему у тебя зубы растут?

— Мутация…

— Можешь замерить общий радиационный фон над устьем скважины? — помолчав, спросил Зимогор.

— Над устьем могу, — нехотя отвлекся тот от игры. — А в скважине — нет. Датчики установлены под шпинделем, я разобрался. Когда поднимаем колонковую трубу с керном, автоматически идет считывание информации.

Около получаса Гнутый манипулировал с пультом, менял режимы, однако на мониторе стабильно высвечивалось семнадцать микрорентген — на московских улицах фон бывал повыше. Тогда Зимогор взял с собой мастера и пошел в кернохранилище: это оставался последний способ проверить, что за черный песок выбурили из скважины и была ли действительно подмена керна. Если в ящике какое-то время находилось радиоактивное вещество с сильнейшим излучением, то дерево да и все кернохранилище будет звенеть. Начальник партии гарантировал, будто заменили только сам керн, а тара осталась настоящей, изготовленной на участке из специальных комплектов досок, которые ни с чем не спутать: из желания блеснуть перед заказчиком, Аквилонов достал из старых запасов и пустил на ящики пиломатериал, используемый теперь лишь для элитной мебели — мелкослойную карельскую сосну, которой разжился, когда несколько лет работал в Карелии.

Они принесли на буровую последний ящик, где, по уверениям Ячменного, лежала пластиковая бутыль с песком, а теперь — запаянные в черный полиэтилен столбики «чужого» керна, подставили его под шпиндель, к датчикам, и начали замеры. Прозванивали все в целом, затем отдельно керн и сам ящик. Радиационный фон столбиков монолитной лавовой породы был даже ниже общего, чуть выше он поднимался, когда проверяли древесину, но это за счет того, что все долгорастущие, мелкослойные породы деревьев способны накапливать радиацию. Зимогор ничего не объяснял Гнутому, однако тот сообразил сам, предлагал свои варианты исследований, и чем яснее становилось, что в этом ящике никогда не лежало ничего радиоактивного, тем улыбчивее делался мастер, с надеждой ощупывал подрастающие пилочки передних зубов и одновременно приходил в ужас.

— Не может быть! Электронику не обманешь, она бесчувственная! Она же записала рост радиации в скважине! До полутора тысяч рентген! — искал в памяти компьютера данные, тыкал пальцем в экран. — Вот же! Ну что? Каждый подъем трубы с керном зафиксирован! Полный радиационный контроль! И вот, зашкалило даже! Это на песке… Не я же все это придумал!..

Зимогор вернулся в избушку и с порога увидел, что впечатлительный поэт Ячменный лежит со сложенными на груди руками и открытыми неподвижными глазами — точно покойник.

— Рано умирать собрался, — пробурчал Олег. — Ты сначала в тюрьме насидишься, ущерб выплатишь за счет гонорара, если хватит, а я тебе лично язык отрежу, чтобы в следующий раз не врал и не вводил в заблуждение. А я ведь почти поверил, что керн подменили!..

— Вы спрашивали, что со мной происходит, — словно умирающий лебедь, приподнял он голову. — Там, в кедровнике… У меня страшнее, Олег Павлович.

— Что — страшнее?

— То, что со мной происходит! Если бы только стихи!.. Творится невероятное!

— Вставай, пошли на буровую! Тебе вообще пить нельзя!

— Да не в том дело! Не в том!.. Я же воспитывался сначала в Доме ребенка, потом в детский попал, на Украину, — продолжал Ячменный. — Я же подкидыш, Олег Павлович! Люди меня в поезде нашли, «Киев — Москва»… А что я вам про морошку рассказывал?! Про рыжики?! Откуда это?.. Блины с грибами помню, деревню свою помню — Мардасово, не так далеко от Вологды… И матушку помню… И фамилия моя не Ячменный. Это в Доме ребенка дали, по фамилии проводника, который сдавал… Рыжов фамилия настоящая! Олег Павлович, у меня что, крыша поехала? Я не мог этого знать! Не должен!