Сергей Алексеев - Сокровища Валькирии. Звездные раны

Лейтенант облегченно перевел дух и сам стал руководить операцией.

— Пусть кровь стечет… Дай выйти яду.

Зимогор подождал минуту, затем еще раз омыл ногу спиртом, разорвал упаковку стерильного бинта и стал заматывать бедро.

Лейтенант окончательно расслабился, открыл глаза и, словно роженица, спросил:

— Ну что там? Что это?

— Погоди, еще не смотрел! — напряженно откликнулся Олег. — Похоже, стержень вылетел. У чирьев всегда бывает стержень.

— Я тебе сказал, это не чирей! — прикрикнул Перцев.

— Хорошо, забинтую и посмотрю.

Перцев понаблюдал за руками Зимогора, сказал удовлетворенно:

— Ничего, у тебя получается… Главное, ты хладнокровный.

— Ты тоже молодец. Не пикнул, — скрывая подрагивание рук, похвалил Олег.

— Посмотри, посмотри, что там было? — поторопил лейтенант.

Зимогор брезгливо захватил куском бинта то, что вышло из бедра, обмыл спиртом — что-то продолговатое, обросшее белой толстой пленкой.

— Что? Ну-ка, покажи? — приподнимался лейтенант, стараясь заглянуть то через плечо, то из-под руки Олега. — Дай посмотреть!

— Да погоди ты! — закричал тот, чувствуя раздражение, поскольку угадывал, что может быть скрыто под пленкой.

Отыскав ножницы в санинструкторской сумке, Зимогор разрезал и содрал пленку с предмета…

Это был настоящий костяной наконечник стрелы: длинная, широкая и хорошо отшлифованная пластинка с острым концом и кромками, с плоским хвостиком для крепления к древку…

Он сел, утер рукавом мгновенно вспотевший лоб.

— Каким же образом эта штука попала в тебя? — спросил, рассматривая наконечник.

— По наследству, — серьезно проговорил он. — Достался мне по наследству…

— Неплохое наследство… Значит, ему по крайней мере шестьсот лет. Когда порох-то изобрели?

— Ему четырнадцать тысяч лет…

— Ого!

— А я не первый раз на свете живу, — серьезно заметил лейтенант. — И не первый раз в этих местах… Как только приехали сюда, сразу же узнал. Я был здесь, тогда, в другой жизни. Иначе откуда бы мне знать, что есть в этой котловине? Закрою глаза и все вижу… Растительность немного другая, горы вокруг были чуть повыше, речка текла не тут, под самой горой, а по лугу, где сейчас курганы и высокие травы…

Взгляд его сосредоточился на гвозде, торчащем из стены, и Зимогору показалось, что еще минута, и он заснет, однако неподвижные немигающие глаза его остекленели и лишь двигались искусанные, запекшиеся губы.

— Поэтому как увидел этот хоровод, людей — все будто вернулось! Они узнали меня, и я многих узнал. Оказывается, не только дух возрождается и живет много раз, но и тело, облик человека. Все повторяется с поразительной точностью! Мы узнавали друг друга! Узнавали, понимаешь?! Это было ощущение счастья. И такая радость!.. Я снова стал равным среди гоев. Да!.. Там все друг друга так называли, царские гои, древний род… Наверное, странно звучит, да? — спохватился и привстал лейтенант.

— Нет, я все хорошо понимаю, — успокоил Зимогор и снова уложил больного. — Закрой глаза и помолчи.

— Скажи, у тебя бывает иногда такое чувство, будто ты уже жил когда-то? — вдруг спросил он, и пристальный, проникающий, как радиация, взгляд остановился на лбу Олега.

— Бывает, — признался Олег, — иногда…

— У меня раньше тоже иногда было. Какие-то неясные воспоминания, ощущения… Это значит, утрачена внешняя связь… Но ничего, поживи тут, и все вспомнишь. Я пока здесь не очутился, ничего не помнил. Потом началось… Мы вообще ничего не знаем ни о себе, ни о мире. Совсем ничего. А что знаем, такой примитив, но это пока не увидишь и не почувствуешь другого… Я хоть и был на празднике, но его показалось так мало! Да что там… Только раздразнили. Жить все равно придется в этом. Потому что так устроено. Надо жить в мире, в котором родился. И так, чтобы избавиться от проклятия.

Его речь начинала завораживать, вернее, втягивать в иную систему понятий, в иное состояние — безумство и страсть. Зная, что отвечать ему не нужно, ибо любое соучастие повлечет за собой еще больше несуразных фантазий, Зимогор, однако, ответил непроизвольно:

— Какого проклятия? Ты же еще молод, кто тебя проклял?

— А наконечник в бедре?!.. Откуда?

— Он сидел в тебе как проклятие?

Перцев взглянул на Олега, и у того ознобило спину: теперь уж было не понять, то ли вусмерть пьян, то ли сошел с ума.

— Среди гоев я увидел своего… брата, — доверительно сообщил он. — Нет, не кровного брата, в общем, напарника, которому в битве должен бы прикрывать спину от удара. Он был старше меня, и сейчас много старше, и потому его в хороводе все называли Архат… Брата из той, последней жизни!.. Мы с ним вместе обороняли седловину гор с юго-запада — оттуда наступали дарвины…

— Кто это — дарвины? — завороженно спросил Зимогор, вспомнив Мамонта.

— Дарвины? — он задумался, пожал плечами. — Не знаю. Их так брат называл. Наверное, враги гоев… Архат спросил, болит ли у меня нога. Я сказал, болит, в детстве порвал связку, в футбол играли, но потом зажило… А он тогда говорит, у тебя не связка порвана, в бедре сидит дарвинский наконечник.

— Ты был ранен в той, последней жизни?

Он посмотрел исподлобья, пошевелил больной ногой.

— Нет, не я был ранен, мой брат. Ему в ногу попала желтая стрела. Желтая стрела! Это значит, с отравленным наконечником. Ее не выдернуть, как обыкновенную. Дарвины к желтым стрелам делали наконечники с заусенцами, чтобы нельзя было вытащить за древко. Посмотри, там есть заусенцы?.. Архат умер через полчаса на моих руках… А я должен был немедленно извлечь из него, вырезать этот проклятый наконечник! Расширить рану ножом, чтобы пролезли пальцы, и достать. И подождать немного, пока кровь не вынесет попавший яд… Я не смог сделать этого, не решился. Мне стало страшно! Дарвины обмазывали наконечники смолистым ядом, и если взять его рукой, через некоторое время умрешь сам. В той жизни у меня не хватило мужества… Я не смог, и Архат умер через полчаса, когда лавина дарвинов пошла на приступ, началось сражение… А потом его тело унесли и предали огню, вместе с наконечником. И я двадцать три года назад родился с ним… Представляешь, это инородное тело зачалось вместе со мной, родилось, жило во мне, росло вместе с моей плотью, а я думал, что болит порванная когда-то мышца…

— Ты же понимаешь, этого не может быть! — закричал от собственного страха Олег и встряхнул лейтенанта. — Прекрати болтать! Ты бредишь! Закрой рот!

— В этом все и дело! — он вдруг засмеялся. — Я бы тоже не поверил… Воспитание было соответствующее. Но увидел хоровод гоев… Ты постарайся понять. Это не бред. Посмотри, доказательство в твоих руках. Ты земной, а не земноводный! Дарвины не выдерживают здесь одного дня. Они бегут!.. И теперь я знаю, почему у меня этот солдатик дезертировал! Он был типичный дарвин! Его корежило, ломало, глаза из орбит лезли, как от базедовой болезни! Я знаю, тебе здесь хорошо, и ты не зря ходишь в котловину и сидишь там, как больной. Тебя же мучает тоска!.. А я вот попал на праздник и вслед за Водящим взошел к огню… Потом был хоровод, бесовские пляски… Это дарвины так называют наши танцы. Они называют так все, что невозможно осмыслить с точки зрения примитивного разума, что идет вразрез с их представлениями о мире! И наконечник этот — какая-нибудь дьявольская метка, если исходить из логики дарвинов… Архат сказал, с меня снимается проклятие. Наконечник выйдет из ноги, потому что я вернулся туда, где получил его. А потом, на празднике все прощается, если вслед за Водящим взойдешь к огню… Там такой огонь горел! Звезд доставал… Знаешь, когда было тестирование… поступал в школу КГБ, там был один каверзный вопрос… Я на многие ответил неправильно, а запомнил этот. Спрашивали: где ощущение боли — в ране или в сознании? Я ответил — в сознании. А оказывается, в материальном мире боль должна быть только в ране…