Евгений Щепетнов - Диана. Найденыш

Спалось Уне хорошо, почти без снов. Только под утро ей приснился сон, что она бегает по лесу — обнаженная, свободная, как птица! Или как волчица. Вокруг тишина, покой, и только опавшая хвоя мелькает перед глазами, да стволы деревьев от скорости бега сливаются в темные полосы по левому и правому боку. Бежать приятно, бежать — это наслаждение! Кровь играет, запахи бьют в широко раскрытые ноздри, а она все бежит, бежит, бежит…

Уна проснулась, вспоминая сон — как от толчка. И подумала, что это совсем не ее сон. Так бывает. Сны витают в воздухе, садятся на людей, и ты можешь увидеть сон птицы — и тогда летаешь над землей. Или сон волчицы — вот как сейчас. И бежишь, бежишь…

Без завтрака их не отпустили. Вчерашние пироги, горячий компот — все, как положено. Завтракали втроем, если не считать жены Кормака Фенелы и одной из невесток, которые подавали пироги, масло, молоко, и за столом практически не сидели. Готовили что-то к обеду. Остальные были уже на работе — с рассветом.

Уна даже усмехнулась — после ее затворничества такой шумный дом кажется чем-то странным, и… даже чуточку неприятным. Привыкаешь, что уж тут… и к одиночеству привыкаешь.

***

Дом покойного купца не то чтобы понравился с первого взгляда, он… просто потряс Уну. После ее домишки в лесу, в котором она прожила столько лет, оказаться в двухэтажном пятикомнатном доме с двумя печами — это просто сказка какая-то! Дом делился на две части, между которыми была перегородка с тяжелой, плотно закрывающейся дверью. Скорее всего он был построен на две семьи, а потом соединен в один. На одной стороне было две комнаты, на другой — три (не считая гостиных — только спальни). Скорее всего третья комната на второй половине некогда служила кухней, а потом ее переделали в спальню. Нижний этаж, как и везде — хозяйственный — амбар, хлев, погреб и все такое.

Обстановка почти что вся осталась на месте — столы, стулья, и все такое. Даже ложки, вилки и ножи — все лежало на своих местах, и это были достаточно дорогие столовые приборы, хоть и не серебряные, но стальные, покрытые серебром. Как это не растащили, как сам Глава не унес к себе хотя бы столовые приборы и стеклянные бокалы — для Уны это стало загадкой. Но спрашивать не стала, опасаясь обидеть Кормака. Раньше она никогда с ним так близко не общалась, все на бегу, и теперь ей уже казались сомнительными утверждения, что это он пригреб себе часть обстановки покойной лекарки и всю столовую посуду. Точно-то она не знала, это ей пациенты рассказали, а мало ли что они наболтают? Про нее — вон какие гадости говорили!

Уже когда выходили из дома, Кормак мрачно сказал:

— Я замок сбил, когда узнал что Гершены все померли, и свой повесил. И сказал, что если кто влезет — сам башку откручу. С твоим домом я поздно узнал о смерти лекарки — частично уже растащили. Сама знаешь, лесорубы — у сезонников всяких придурков хватает. В общем — все это теперь твое. Я ведь обещал!

— Но это очень много! Очень! — недоверчиво помотала головой Уна — Слишком уж щедрый жест!

— Ну, считай, что я оплатил тебе не только это лечение моей внучки, но и все лечения вперед! Всей моей семьи! Устраивает?

Кормак гулко хохотнул, и тут же посерьезнел:

— Хочу тебя привязать к селу. Нам нужна хорошая лекарка, и община готова за это заплатить. В общем, так: будешь брать с людей денег по совести — с нашей общины. Кто как может, так и заплатит. Если приезжий — тут уж тебе на усмотрение. Хоть голяком его пускай! Мне безразлично. Чужие нам неинтересны. Кстати, я думал что и ты у нас долго не задержишься, уж больно ты была… красивая! Тоненькая, хрупкая! Кажется, дунь — ты и рассыплешься. Думаю — и куда ей в лесу-то жить, этой нежной розочке?! Скоро сбежит! Вот и вел себя с тобой как с чужой. Поначалу. А потом присмотрелся… а сильна девчонка! Спуску никому не даст! И народ тебя уважает — не жадная, и всегда поможет — слова дурного не скажет! Теперь ты своя. И я хочу, чтобы ты еще больше была своя. Понимаешь? И для этого денег не жалко. Что деньги — тьфу! Пыль! Человек, вот что самое главное!

— Мама, смотри — котик! — Диана прервала разговор взрослых и показала на черного, как уголь огромного кота, который шел к ним по засыпанной снегом дорожке, хлеща длинным хвостом по бокам. Его желтые глаза горели, белые клыки обнажены, и он издавал звуки, похожие на скворчание масла на сковороде, когда туда подольешь воды. Вид у кота был в высшей степени угрожающим. И выглядел он не очень хорошо — по боку плохо заживший шрам, почти лишенный волос, шрам шел и через морду, придавая коту совершенно разбойничий вид. Он медленно приближался к людям, будто на самом деле собирался дать им последний свой бой. На большее его все равно бы не хватило — кот был худым, со впалым брюхом, и явно с питанием у него было совсем нехорошо.

— Это кот Гершенов! — заглянула в ворота какая-то женщина в черном полушубке, обшитом потертой тканью — Они его с собой забрали, в город. Видать когда их убили, он и сбежал. Пришел сюда, а дом-то и закрыт. Поселился вон там, под поленницей. Злющий, ну чисто демон! К дому никого не подпускает, собака собакой! И ходит, все заглядывает в окна, в дверь царапается. Домой хочет видать. Я его иногда подкармливаю — чем могу. Но он почти и не ест. Тоскует видать. Младшая дочка Гершенов его очень любила. Вот такая же как ваша была — маненькая. Все на руках таскала котяру, да наглаживала. А теперь-то ее нет. Сгинет скоро, конечно. Замерзнет. Зима на носу! Еще и морозов-то настоящих не было, а у него шерсть короткая, не для наших морозов-то этот кот.

— А как его звать? — вдруг спросила Уна, глядя на ярящегося, со вздыбленной шерстью кота.

— Да кто ж его знает! — хихикнула женщина — Кот… он кот и есть! Чужой же!

— Нафаня! Его звать — Нафаня! — вдруг заявила Диана и вырвав руку из руки матери решительно шагнула к коту — Иди ко мне! Ну, котенька, иди!

Кот взъярился еще больше, Уна напряглась, приготовилась пустить в ход Голос, и тут в ворота влетел белый сугроб — и прямо к коту. Кот сразу прижался к земле, готовый к прыжку на нового, гораздо более опасного врага, но Кахир не стал его драть. Он внимательно посмотрел на соперника и вдруг басовито заворчал, меняя тональность и будто разговаривая с животным. Шерсть кота опустилась, он привстал на лапах, пристально глядя Кахиру в глаза, и тоже заворчал — так, как если бы хотел что-то сказать. С минуту они так стояли, ворча, «разговаривая», потом кот поднял хвост трубой, медленно и важно подошел к Диане, и вдруг одним прыжком вскочил к ней на руки! Оп! И он уже там!

— Нафанечка! — Диана прижала его к груди обеими руками, и кот вдруг утробно замурлыкал, тихонько повизгивая и облизывая губы розовым языком. Диана слушала его так, будто понимала, что он хочет ей сказать, а потом слезы потекли у нее из глаз. Он всхлипывала и тетешкала кота, как маленького ребенка.