Евгений Щепетнов - Диана. Найденыш

— Счастлив будет тот, за кого ты согласишься выйти замуж. Если не считать моей дорогой супружницы, ты лучшая из женщин, которых я знал в своей жизни. А я знал многих, милая… ох, как многих! А еще мне подумалось — где мои тридцать лет?! Ушел бы за тобой хоть на край света!

— Уж и лучшая! — широко улыбнулась Уна — А за мной тебя твоя жена не пустит. Треснет меня по башке, и вся недолга!

— Она может — тоже улыбнулся Кормак — За то ее и люблю! Настоящая женщина! Впрочем — ты тоже не отстаешь. Вон как нос своротила купчишке. Кстати, судить его будем завтра. Тебя тоже пригласим — свидетелем.

— Свидетелем чего? — насторожилась Уна — С какой стати? Что я видела? Разрезанный живот? Видела. Так его видели еще толпа народа. А то, как брюхо резали — не видела. И на кой бес я там нужна? Зачем мне нервы трепать? Нет, не пойду.

Кормак вздохнул, поджал губы, состроив гримасу, потом хмыкнул, усмехнулся:

— Так я и думал — что ты так скажешь. Но для судей важно не только то, что ты видела или не видела момент нападения, но также важна сама личность преступника. Заслуживает ли он снисхождения, или нет. Ты должна рассказать — откуда его знаешь, как характеризуешь, и как так получилось, что у него нос на боку. Все знают, что ты ему морду набила, а еще… я так-то не верю, но… прокляла его чресла. И теперь он не может с женщинами. Кстати — у некоторых судей это может вызвать некое к нему сочувствие. Для мужчины — тяжкое проклятие.

— Да ничего я его не проклинала! — про себя выругала Уна свой длинный язык — Просто я ему еще и в пах заехала, вот и сказала, что теперь он… слабосильный. Тут знаешь, как бывает — если человек сам в чем-то уверился, его ничего уже не разубедит. Поверил, что лишился мужской силы — значит, бессильный. И кроме того — а ты никогда не пробовал заняться постельными игрищами после хорошенького удара по яйцам?

— Боги миловали! — хохотнул Кормак, и тут же посерьезнел — Значит, никакого черного колдовства не было?

— Не было! — отрезала Уна — Если не считать черным колдовство хорошенький пинок в пах!

— Мам, ну так мы пойдем петь? — вмешалась Диана, которой до смерти надоели взрослые разговоры. Она уже и так вертелась, и эдак вертелась, и глаза закатывала, а взрослые все не унимаются, все бубнят — «бу-бу-бу-бу!»

— Дочка, нельзя вмешиваться в разговор взрослых! Видишь, мы с дядей Кормаком обсуждаем важные дела! — Уна сдвинула брови — Я тобой недовольна, дочка!

— Прости, мамочка… — вздохнула Диана — Только чего там важного? Ну, приходил плохой дядька, с которым ты раньше лежала в постели. Он меня пнул, а ты ему нос разбила. И еще по письке стукнула — делов-то! Я бы если б достала до носа — тоже бы ему врезала! И пусть скажет спасибо — Кахира не было, он ему точно письку откусил. А колдовства не было никакого!

— Так! — грозно рявкнула Уна — А кому я сейчас ее длинный носик откушу?! Чтобы не совала, куда не надо! И не лезла в разговор?! Ну-ка, давай его сюда, давай! Отгрызу, бесстыдница!

Диана завизжала и хохоча кинулась в противоположный угол комнаты, где и засела а засаде, спрятавшись за вешалкой с полотенцами.

— Вот шалунья! — улыбнулась Уна — Ну ты все понял. Не пойду я, Глава Кормак. Хоть режь меня. И свидетельствовать не буду. Без меня давайте. А тебе и так все ясно.

— Все ясно — тоже улыбнулся Кормак, и посерьезнел: — Осторожнее будь. Не траться на такие мелочи. Опасно и глупо.

Уна не стала делать вид, что ничего не поняла. Кормака обмануть очень трудно, и наверное — невозможно. А еще подумала о том, что девочка взрослеет. Раньше она не умела врать. Впрочем — она ведь врала не маме, а чужим… чужих же Диана практически не видела. Так что не все так просто и очевидно. Но молодец — ни словом, ни полсловом не обмолвилась, что знает о мамином колдовстве в адрес купца.

Уна нахмурилась, вспомнив его окровавленную физиономию, и вдруг подумала: а почему он вообще ей нравился? Почему она с ним кувыркалась в постели по целой неделе безвылазно? Ну да — красивый, статный. И мужской ствол у него очень даже приличный, и всегда готов к работе. И парень всегда был готов отвесить шутку, прибаутку, рассказать что-то интересное из своей дорожной жизни. Но разве это все повод к такой патологической страсти?

Наверное все-таки голод по мужскому вниманию. По этой вот горячечной страсти, когда ты забываешь обо всем, кроме сильного мужского тела, когда ты таешь в руках своего мужчины и не остается ничего — кроме наслаждения и приятной истомы. И ты сразу забываешь, что Кахир его не любит и рычит, когда твой любовник проходит мимо. И что твой верный пес уходит, как только он оказывается в доме и приходит только тогда, когда этого мужчины уже и след простыл. А ведь собаки чуют хороших людей, чуют и плохих. Собаку не обманешь! Тем более — такого пса, как Кахир.

Кстати, надо поговорить с Дианой — что у нее там за разговоры с Нафаней?! Чего же она, Уна, все-таки не знает? Никогда не слышала о таком колдовстве, о таких способностях — говорить с животными. Интересно, а КАК она с ним говорит? Неужели как люди, она спрашивает — он отвечает? Да нет, не может быть.

***

Вначале спели веселые песни — те самые дурацкие, от которых люди хохотали до упаду. Потом кто-то из женщин крикнул:

— Жалостливую давай! Жалостливую! Про возчика давай! И про воина!

Спели. «Степь да степь кругом» и «Темную ночь». А потом мама шепнула:

— А давай их заставим рыдать? Помнишь ту песню, которая тебе не нравится? Ну, ты мне ее напела и перевела. А я запомнила и переделала. Ее и переделывать не пришлось. Давай споем?

Диана кивнула, хотя и была не очень довольна. Она сама плакала от этой песни. Там мальчик спрашивает, почему маму одевают в белые одежды, и почему она все спит и не встает. И папа плачет. А ему отвечают, что маму зароют в землю сырую. Диана как представила, что это ее Мама, так плакала, так плакала — успокоиться не могла. И зачем она эту песню вспомнила?

Но маме нельзя отказывать, раз она хочет… Да и было бы интересно посмотреть, как люди отреагируют на такую песню. Честно сказать, Диане ужасно нравилось смотреть, что происходит с людьми, когда они с мамой поют. Они все такие… как дети! Плачут, смеются, радуются! Мама объяснила ей, что эти люди тяжело работают, и для них песни — как глоток свежего воздуха. А любят они жалостливые песни потому, что некоторым эти песни поднимают воспоминания об их нелегкой судьбе, другие переживают чужое несчастье, и тогда свое кажется не таким уж и страшным. И вообще — жалостливые песни пробуждают в душе добрые чувства, и когда люди плачут, они становятся чуть-чуть, хотя бы немного лучше.

Они с мамой договорились, что будут петь эту песню на два голоса — Диана за маленького мальчика, а мама за тетю. А потом, когда уже без ролей — поют вместе. И мама за играла на гитаре, которая не гитара, а называется «лейна». Но это все равно гитара — шесть струн и все такое. Только круглая, и только выемка такая под коленки, ну чтобы на ногу опирать. И звук у лейны в точности, как у гитары, только на слух Дианы — чуть басовитее.