Борис Конофальский - Башмаки на флагах. Том второй. Агнес

— Опекать и учить господина Кершнера? — удивленно переспросил молодой рыцарь.

— Уж мы были бы вам так благодарны, — с улыбкой говорила госпожа Клара Кершнер.

— Почту за честь, — фон Клаузевиц встал и поклонился хозяйке дома.

Вопрос был решен. Уж никто из молодых повес не осмелится задирать того, кого опекает фон Клаузевиц — рыцарь, который не побоялся в сложный момент выступить чемпионом сеньора и принять вызов любого фехтовальщика графства. После того случая Георг среди молодых людей, да и среди офицеров тоже, пользовался большим авторитетом, несмотря на свою молодость.

Тут появился и хозяин дома, сам господин Кершнер, который был до этого занят делами:

— Друзья мои, — говорил он, кланяясь и улыбаясь радушно, — стол накрыт, прошу вас обедать.

Ах, что это был за стол! Особенно для людей, которые со вчерашнего вечера ничего толком не ели.

Сначала лакеи несли паштеты. Причем два на выбор: один из мяса дикой птицы с морковью, луком и базиликом, а второй из гусиных печенок с черным перцем. Паштеты подавались с горячим белым хлебом и мягким сливочным маслом с укропом и чесноком. К паштетам приносили темный и крепкий портвейн.

Волков усмехался, глядя как его молодые люди жадно едят паштеты. Уж он знал, что за паштетами последуют другие блюда, он даже хотел сказать Увальню, чтобы тот так не спешил, но подумал, что это будет жестоко. Александр Гроссшвюлле жил, кажется, для того чтобы есть. Он снял свою огромную кирасу, шлем и стеганку, и сидел за столом, одетым на грани приличия — в одной нижней рубахе. Но, как ни странно, именно он среди всех людей за столом находил наибольшую симпатию хозяина дома. Они оба любили поесть. Именно Увальню господин Кершнер советовал новые сочетания в еде и радовался, когда тот отвечал ему:

— Это очень вкусно! Уж не думал я, что паштеты с маслом так вкусны.

— Запивайте обязательно портвейном, но лишь глотками малыми, самыми малыми, у нас сегодня будут еще и другие кушанья, нам пьянеть еще рано, — советовал ему купец, радуясь отменному аппетиту этого большого человека.

Не дав гостям насыться, хозяин велел уносить блюда с паштетами и нести птицу. Вальдшнепы, лесные голуби, рябчики тут же появлялись на больших блюдах. Хорошо зажаренные, без всяких пряностей, чтобы великолепный вкус птицы ничем не перебивать.

Тушки были лишь посолены и немного присыпаны перцем. Самую малость. Больше было и не нужно. Повара знали свое дело. К птице подавали самое светлое пиво и легкое красное трех лет.

Тут уже господин Кершнер оставил Увальня и решил, что настало время для серьезного разговора. Так как Волков сидел по левую от главы дома руку, то купец мог говорить тихо. Так он и говорил:

— Все только и говорят в городе о вашем угле. Мало кто поверить мог, что вы из кантонов сюда уголь привезете. До сих пор удивляются. Говорят, что пристань вы не зря поставили, что оттуда думаете по всей реке торговать. Весь Мален о том только и говорит.

Волков, с удовольствием разрывая рябчика, кивал: да, мне уже о том известно.

— Думаю, до наступления тепла вы весь уголь распродадите. Ваш племянник на удивление способный молодой человек, уж как мне ни обидно, но приходится ставить его в пример моим сыновьям и племянникам.

И про то, что Бруно Фолькоф умен и ответственен, кавалер и сам знал. Волков опять согласно кивал, он все ждал, когда эти прелюдии закончатся, и купец перейдет к делу.

— Ничего не упускает ваш племянник, все записывает, на слово никому не верит, все пересчитывает, для его лет сие редкая разумность. Будет большим купцом.

— Очень на то надеюсь, — отвечал кавалер, и тут же, беря новую жареную птичку, добавлял, — ах, что у вас за повара, я попрошу по старой памяти святых отцов из Инквизиции проверить их, уж не колдуны ли они.

Все за столом смеялись шутке. А те, кто шутку не расслышал, переспрашивали, про что она. Даже вечно серьезный фон Клаузевиц смеялся.

— Прошу вас, дорогой родственник, не налегайте на птицу, — умолял его купец, — у нас еще красная рыба будет, везли ее от холодного моря в бочках со льдом, вкус у нее изумительный, и лучшие лимоны к ней будут, и вино белое, а потом еще и барашек молодой, уже томится в камине на углях.

— Желаете умертвить меня едой, дорогой родственник? — смеялся Волков.

И опять все смеялись вместе с ним.

— Врагам не удалось убить меня ни железом, ни ядом, так вы меня ягненком собираетесь добить? — продолжал шутить кавалер.

Но купец его убивать не хотел. Посмеявшись со всеми, он снова тихо продолжил свой разговор:

— Уже все в городе говорят, что будет до ваших владений дорога, хоть граф тому противится и козни против строит. Говорят, что дело решенное. Что многие купцы, гильдии и даже коммуны желают вступить в концессию.

— Что ж, пусть вступают, — сказал кавалер с видом безразличным, словно это все его мало заботило.

— Пусть-пусть вступают, — кивал господин Кершнер, — но речь-то они ведут о дороге только до ваших владений. А дальше-то что? Весной и зимой дальше они как ездить думают? По глине да по воде лошадей надрывать?

«Уж не вы ли, мой дорогой родственник, хотите дорогу дальше, до пристани строить?»

— Об этом я тоже думаю, — говорил кавалер.

— И правильно думаете, — продолжал Кершнер. — Дорога хорошая, что в любое время года доступна будет, дело недешевое. Знаю я, что в средствах вы ограничены из-за войны. Ходят слухи, что собираете вы большую армию к лету.

Кавалер посмотрел на купца и ничего не сказал, как и бургомистру. Пусть думают, что хотят.

Кершнер хотел уже дальше продолжить, да тут к ним подошел лакей и поклонился.

— Ну, чего тебе? — раздраженно спросил купец у лакея. — Не видишь, дурак, люди разговаривают. Говори, чего хочешь?

— К господину кавалеру фон Эшбахту монах прибыл, — сообщил лакей.

— Монах? Какой еще монах? — воскликнул купец. Ему этот монах был ох как некстати, он как раз такой серьезный разговор с гостем затеял.

— Монах от епископа, — сообщил лакей.

— От епископа? — господин Кершнер уже был более мягок.

— Да, от епископа. Спрашивает господина кавалера. Прикажете звать?

— Нет, — произнес тут Волков, вылезая из-за стола и бросая салфетку рядом с тарелкой, — не зови, сам пойду спрошу, что ему нужно.

На вид монах был из тех, кто не от сладкой жизни подался в монастырь. К тому же был крив. Правый глаз его был навеки зажмурен.

— Ну? Говори, — начал Волов, оглядывая монаха.

— Его Высокопреосвященство занедужил, просит вас быть, — взволновано отвечал монах.

— Высокопреосвященство? Это архиепископ. Что, в Ланн меня просят быть? — удивился кавалер.

— Ой, нет. Не в Ланн, не в Ланн. Я перепутал. К нашему епископу, к отцу Теодору, — поправлялся монах.