Танит Ли - Игроки Зимы (Сборник)

— Ты!

— Я!

Сверху вниз на меня смотрел Сильвер, обрадовано, сострадательно, преданно. От дождя его волосы стали почти черными и слиплись, как под душем. С ресниц свисали и падали вниз капли. Кожа его будто была соткана из дождя.

— Как же ты…

— Я издалека увидел, как ты выходишь из магазина. Я мог бы тебя догнать, но пришлось бы бежать очень быстро, а ведь ты сама хотела, чтобы я притворялся человеком. Я пошел за тобой и дождался конца разговора.

— Сильвер, — сказала я, — все пропало. Все кончено. Но я так рада, что ты от меня не ушел.

— Джейн, если тебе нужно поплакать, не могла бы ты уткнуться в меня, а не в подушку?

— П-почему?

— Потому что зеленая материя, которой ты ее обтянула, окрашена непрочно, и твое лицо приобретает весьма нездоровый оттенок.

Я вскочила и бросилась к зеркалу. То, что я там увидела, заставило меня и засмеяться, и одновременно заплакать еще сильнее. Умывшись в ванной, я вернулась и села перед ним.

— Не хочу тебе плакаться, не хочу, чтобы ты меня обнимал и утешал, сказала я. — Ведь скоро я останусь без тебя, правильно?

— Почему же?

— Я знаю, что придется. Я рассказала тебе, что случилось. Денег нет. Ни на еду, ни на квартиру. Никаких шансов получить работу, даже если бы я что-нибудь умела делать. Здесь мне оставаться нельзя. А она, моя мать, не позволит мне привести тебя в дом, я в этом уверена. А если и позволит, она станет — как бы это сказать — анатомировать, что ли, мои чувства… При этом она будет говорить, что не хочет причинить мне боль. Или… нет, я ничего больше не знаю. Я с ней так разговаривала… Совершенно непохоже на себя. Но я знаю, что все это безнадежно.

— Я видел смотрителя, — сказал Сильвер. — Спускался вниз, пока ты плакала. Он думает, что мы актеры уличной труппы, которая распалась. Я ему этого не говорил, между прочим, он мне сам сказал. У него был хороший день — ни болей, ни побочных эффектов. Он сказал, что мы можем отложить плату на одну неделю. Так все делают, а ты к тому же заплатила за первую.

— Но через неделю денег у нас больше не станет.

— Может, и станет. И без всякой трудовой книжки.

— Нет.

— Да.

Он взял гитару и завел смешную, нелепую песню под аккомпанемент бешеного вихря рулад и аккордов. Я смотрела и слушала, затаив дыхание. Его глаза улыбались мне. Когда он пел, рот его принимал самые причудливые очертания, а волосы летали вокруг головы, как сумасшедшие.

— Всего одну монетку, леди, — сказал он обворожительным голосом, когда умолк последний звук.

— Нет. Ведь это, наверное, незаконно.

— Есть люди, которые только на это и живут.

— Да, люди. Но ты это делаешь лучше, чем люди. Это нечестно. Ведь так?

— Мы не будем располагаться там, где уже кто-то выступает. Мы и денег просить не станем. Просто будем играть музыку и посмотрим, что произойдет.

— А ты подумал, что кто-нибудь может тебя узнать, догадаться, кто ты такой?

— Я думаю, — сказал он, — что все это вполне законно. Хоть с какой стороны посмотри, — он глядел на меня абсолютно серьезно. — Ты купила дрессированного тюленя, умеющего выделывать такие штучки, какие другие дрессированные тюлени не умеют. Потом у тебя кончились деньги. Ты выводишь тюленя на улицу, он показывает свои фокусы, а ты ходишь со шляпой.

— Ты не тюлень.

— Но я умею показывать фокусы.

— Знаешь… не могу себе представить, как это все получится.

Он оставил гитару, взял мои руки, прижал их к своему лицу и посмотрел на меня.

— Прослушай, — сказал он, — ты на самом деле предпочитаешь вернуться в свой заоблачный дом? Если я перестал тебе нравиться, если ты больше не счастлива…

— Что ты! — воскликнула я. — Я только и была в жизни счастлива, что с тобой. Я и жила-то по-настоящему только с тобой.

— Ты в этом уверена? Дело в том, что сейчас ты стоишь перед выбором. Если ты беспокоишься обо мне, то позволь в сотый раз напомнить, что я робот. Мое назначение — служба, так же как и любого куска металла, вроде инструмента для очистки яиц, который ты покупаешь в магазине на углу.

— Перестань, — сказала я.

— Это правда…

— Нет, неправда.

— Правда.

Он склонил голову, положив ее в мои ладони. Лицо его было скрыто, а мои пальцы зарылись в его волосах. Внезапно, будто кто-то меня подтолкнул, я поняла, что произошло, хотя никак не могла в это поверить, и мне захотелось узнать, понял ли он, поверил ли он.

— Сильвер, — сказала я так мягко, что едва услышала себя, но его слух мог уловить любой шепот, даже, наверное, беззвучный. — Что ты подумал, когда увидел меня в первый раз?

— Я подумал: вот еще один клиент.

— Сильвер, ты на меня так ужасно посмотрел, когда я сказала тебе гадость, потому что очень испугалась и сконфузилась. Вчера ты напугал Джейсона и Медею таким же взглядом?

— Наверное. Не исключено, что именно ты создала у меня представление о нем, как о чем-то угрожающем.

— Ты действовал против них и в защиту меня?

— Я говорил тебе, почему.

— И я говорила тебе, почему, но это ничего не объясняет.

— Джейн, мы уже столько раз об этом толковали. Мои реакции не человеческие. Я ничего не имею против того, чтобы изображать человека, ведь меня об этом просила и для этого есть все основания. Но когда мы одни, тебе надо научиться принимать…

— Нет, — также мягко сказала я, — это тебе надо привыкнуть к этому, что ты действуешь не как робот, не как машина. И так было всегда.

Он высвободился из моих рук, обошел меня и стал смотреть в окно. Вышитая рубашка собралась в складки и натянулась, значит, он напряг плечи. По-человечески напряг.

— А тебя это расстраивает, — проговорила я. — Не надо. Нет тут ничего такого. Ну, что в этом плохого?

Он не ответил, и я тоже замолчала. Я взяла гребешок и стала широкими движениями расчесывать еще мокрые волосы. При каждом взмахе руки я говорила себе: ну, и пускай это незаконно. Он будет петь, а я — собирать деньги, как Медея. Потому что нельзя допустить, чтобы все закончилось. Никогда. Особенно теперь. Только не теперь.

Когда я закончила причесываться, он уже отошел от окна и стоял посреди комнаты, глядя на меня. На этот раз лицо его было по-настоящему серьезным, и он смотрел на меня так внимательно, будто видел впервые.

— Конечно, — сказала я, — если я останусь здесь, мать может нанять сыщиков, чтобы те выследили меня и приволокли домой. — Это было что-то вроде шутки.

Он сказал:

— Этого твоя мать никогда не сделает. Не захочет обнародовать тот факт, что не сумела вырастить абсолютно уравновешенного, совершенного, послушного, безвольного ребенка с промытыми дочиста мозгами, как собиралась.

— Каким ты можешь быть жестоким, — удивленно заметила я. — Даже Кловис, думаю, менее жесток, ведь его жестокость основана на лжи.