Танит Ли - Игроки Зимы (Сборник)

Выйдя из задумчивости, Сильвер улыбнулся мне. Он уселся на тахту и попросил причесать ему волосы. Я подошла к нему и стала его причесывать, чувствуя, как он постепенно расслабляется, и снова и снова вспоминая каждую минуту, проведенную с ним.

— Так приятно, когда ты ко мне прикасаешься, — сказал он наконец.

— Взаимно.

— У меня это в программе.

И я даже улыбнулась, а в груди бешено заколотилось сердце: казалось, в своих возражениях он зашел слишком уж далеко. Но я великодушно и благоговейно не стала с ним спорить.

— Как уговорить толпу раскошелиться? — спросила я.

— Значит, леди согласна.

— Да. Мне ходить вокруг или просто стоять?

— Я думаю, с них нельзя брать деньги, раз я играю гораздо лучше человека.

Конечно, это я заставила его изменить свое мнение. Допустив, что я думаю о нем, как о роботе… хотя на самом деле я никогда, никогда… Какой ловкий психологический ход с моей стороны. Правда, тогда об этом даже не думала.

— Мне теперь все равно, — продолжила я свою стратегию.

— Придется подбирать те деньги, что бросят на землю. И не забывай — ты тоже должна будешь петь. Я едва не выронила из рук расческу.

— Я?!

— А как же.

— Я не умею петь.

— Умеешь. Я тебя слышал.

— Нет.

— Это придаст человеческие черты, — сказал он. — У тебя природное чутье к гармонии. Когда ты мне подпеваешь, то у тебя прорезывается очень оригинальное сопрано. Ты об этом не знала?

— Это… потому что я не могу держать тон.

— Но гармония все равно сохраняется. У тебя есть талант.

— Я… это просто смешно. У меня же так плохо…

— Это случайно, — тихо сказал он. — Тебе Деметра сказала, что ты не умеешь петь?

Я стала вспоминать, но не могла, и все же…

— Да я и не думала никогда, что умею…

— А я тебе говорю, что умеешь.

— Но я не хочу.

— С чего ты взяла, что не хочешь?

Я вдруг утратила всю свою уверенность.

— Я не могу, — пропищала я. — Не могу. Он улыбнулся.

— Отлично.

В полдень дождь перестал. Мир был мокрым, серым, светлым и жалостным, но мы все же вышли в него, он — закутанный в красно-черный плащ, с гитарой через плечо, я — в своей слегка потертой уже меховой куртке и мятых джинсах со случайно попавшими на них пятнами краски. Мы шли по улице Терпимости, по бульвару, проходили под надземкой, и, когда останавливались на перекрестках, я ныла:

— Не могу, Сильвер. И он беспечно отвечал:

— Отлично.

Мимо нас бежали люди, шлепая по впадинам на тротуаре, которые превратились в пруды и озера. На плоских крышах возникли настоящие резервуары с живописными водопадами. В такие дни люди спешат домой, а не на прогулку. И я вспомнила Чез-Стратос, где бы сейчас устроилась с книгой в теплой библиотеке или жевала конфеты в Перспективе, слушая музыку, глядя на холодное, как будто металлическое небо, и поджидала мать; в моем коконе мне не страшна была бы непогода… А потом: «Мама, давай сделаем горячие тосты?» И Деметра, зная мою слабость к традиционным блюдам, соглашается. И вот уже вкатывается космонавт, а на подносе у него китайский чай, тосты с клубнично-апельсиновым джемом. И мать рассказывает мне, чем она занималась, и я смеюсь вместе с ней, а потом она спрашивает, чем занималась я, и я тоже рассказываю, но мои занятия такие скучные, и я стараюсь побыстрей закончить, чтобы не усыпить ее. Конечно, я знаю, что ей скучно, хотя она это хорошо скрывает. И начинаю фантазировать, чтобы увлечь ее — например, о том, что я возвращаюсь в колледж и читаю сравнительное религиоведение или еду в Южную Америку и возвращаюсь с диссертацией, которую потом читаю публике, а она гордится мной. А потом мы съедаем тосты, она целует меня и уходит в свой кабинет заниматься чем-то невероятно ученым и полезным. А я засыпаю прямо на мягком ковре, а за окном льет дождь и завывает ветер, но они ничего не могут мне сделать.

Я преклонялась перед матерью. Но и боялась ее. Я начала многое понимать благодаря моему любовнику. Моему механическому — нет, моему прекрасному, моему чудесному любовнику. Он сказал, что Деметра тоже меня боится. Деметра попыталась вырезать меня, как выкройку из модного журнала, но я не вполне подошла. И вот теперь я с ним, топаю по мокрому тротуару без гроша в кармане. Стоит мне зайти в любой банк штата, как я тут же получу деньги на проезд до дома матери. Подумай об этом. А потом вспомни, как он прислонился к тебе, когда ты его причесывала, и сказал: «Приятно, когда ты ко мне прикасаешься». Еще он сказал: «Мне нравится вкус еды». А когда он смотрел в окно, не желая отвечать, ты ему сказала: «Ты действуешь не как робот. И так было всегда».

Вдруг я увидела наши движущиеся отражения в витринах магазинов. (Суеверие — раз у него нет души, значит, он не может давать отражение или отбрасывать тень). Моим отражением была новая Джейн с ячменно-белыми волосами и поразительно тонкая. Теперь моя талия — двадцать два дюйма. Мои джинсы еще потому имели такой ужасный вид, что мне пришлось их ушить, и я сделала это неумело.

Так почему бы мне и не запеть на улице? Разве это не интересно? Куда интереснее, чем изучать религию. Мама, я — уличная певица.

Я смутно припомнила, что однажды в детстве запела, сидя в шевроле, когда мы ехали куда-то с матерью. Через некоторое время она сказала: «Дорогая, я так рада, что тебе нравится эта песня. Но, пожалуйста, постарайся брать верные ноты.» Иногда я подбирала по слуху простенькие мелодии на пианино, но только тогда она не могла этого слышать. Сама мать играла блестяще. А мне, я знала, медведь на ухо наступил. Нет, когда я подпевала ему, я была так расслаблена, что получалось неплохо, голос приобретал какой-то необычный тембр. Но перед публикой я испугаюсь. И буду петь отвратительно. Они, скорее, не денег нам дадут, а забросают камнями или вызовут полицию.

Мы дошли до пассажа, освещенного с обеих сторон. Крытый проход образовал арку между двумя магазинами.

Люди сворачивали туда, чтобы уйти из-под холодного, сочащегося дождем неба. По той же причине они шли через пассаж в обоих направлениях. Даже мне было понятно, что лучше места не найти.

Сильвер решительно шагнул под арку, как будто и он бывал здесь каждый день.

Когда он взял наизготовку гитару, перекинув через плечо шнурок, я нервно прошептала:

— Что мне делать?

Он устремил на меня изумительный взгляд.

— Ты хочешь сказать, что не собираешься петь?

— Сильвер!

— Не можешь. Ну, хорошо. Становись рядом со мной и молча привлекай гетеросексуальную часть мужского населения. Коробку из-под печенья, кстати, поставь на землю. Не бойся.

Я положила коробку и представила себя бесцельно стоящей здесь, — это было еще хуже, чем если бы я пела. Наверное, он хотел этим заниматься в одиночку. Чтобы зарабатывать деньги и содержать меня, ведь он мой ручной тюлень, мой раб, моя машина для очистки яиц. Но я не могла это ему позволить.