Мика Ртуть - Ее высочество Аномалия [СИ]

Ей хотелось мурлыкать и петь, и летать, и жмуриться от его прикосновений, от его тепла и запаха, от ощущения ласкающих ее потоков света. От уверенности в его любви. Да какая разница, почему Дайм любит ее? Он — любит, и это единственное, что имеет значение.

— Я люблю тебя, Шуалейда шера Суардис, самая прекрасная на свете Аномалия, — низким, бархатным голосом сказал Дайм и поцеловал ее. Бережно. Жадно. Так, словно она была хрупким чудом, готовым в любой момент исчезнуть. — Моя Аномалия.

Шу снова прижалась к нему, уткнулась лицом ему в шею и потерлась всем телом, словно кошка. Ей хотелось сейчас же, немедленно почувствовать его всего, целиком, как ночью. Только наяву. И ему совершенно точно хотелось того же. Она чувствовала это — в его сбившемся дыхании, в крепости его объятий, в ускорившемся биении его пульса. В том, как он просунул колено между ее колен, как притиснул к себе за бедра и голодно потерся губами о ее губы, как запрокинул ее голову и обжег ее шею цепочкой поцелуев — вниз, к ямочке между ключиц, вдоль самой ключицы…

Она пила его боль, рожденную проклятием. Пряную и горькую, придающую наслаждению еще большую яркость и остроту. Словно каждый поцелуй может стать смертельным ядом. Словно Дайм готов целовать ее, даже если ему придется пить яд из ее губ.

— Дайм, — нетерпеливо застонала она, запуская пальцы в растрепавшиеся каштановые пряди: мягкие, шелковые, почти рыжие на ярком солнце…

И вдруг он отстранился. Словно оторвал ее от себя — с кровью и плотью. Его глаза казались черными из-за расширенных зрачков, хриплое дыхание сбивалось: от боли или от наслаждения? От того и другого сразу? Да какая разница, если она хочет, они оба хотят… Шу потянулась к нему, но Дайм удержал ее на вытянутых руках, словно пойманного дикого зверька.

— Дайм?.. — Шу не поверила, что он это всерьез. Что они не займутся любовью сейчас же, на этом прекрасном удобном балконе, где их все равно никто не увидит. Ведь она забрала его боль, выпила всю, до последней капли! — Дайм, ты не хочешь?..

— Хочу. — Он покачал головой, потянулся к ней, но сам себя остановил; в его глазах читалось что-то похожее на отчаяние. — Ты не представляешь, как сильно хочу… Шу…

— Что, Дайм? Что случилось?

Вместо ответа он ломко улыбнулся — и опустился на колени, уткнулся лицом ей в живот и скользнул ладонями вверх по ее ногам. Шу замерла, так это было… интимно? Близко? Столько нежности и восторга было в его касаниях… В том, как он потянул вниз ее панталоны, дурацкие батистовые панталоны с кружевами, по самой последней моде…

Шу залилась жаром. Почему сейчас, наяву, когда они оба были одеты — все происходящее казалось ей особенно острым, сладким и неприличным? Наверняка во всем были виноваты эти проклятые белые кружева! Она в них — как ворона в торте…

Додумать про ворону и торт она не смогла, потому что панталоны наконец исчезли, а вместо них кожи касались ладони Дайма. Уверенные, чуть шершавые от мозолей ладони изучали ее бедра, раздвигали их, ласкали — круговыми движениями, не слишком сильно, но и не щекотно, а именно так, чтобы у Шу в глазах темнело от наслаждения. Так, что ей пришлось ухватиться за его плечи — мощные, по-прежнему обтянутые черным полковничьим френчем. И почему-то именно сейчас, когда Дайм стоял перед ней на коленях — она ощутила себя не грозной колдуньей, а маленькой беспомощной девушкой, полностью во власти сильного, уверенного мужчины. Того, кто точно знает, чего хочет — и как сделать ее счастливой. Здесь и сейчас. Надо лишь довериться властным рукам…

— Да-айм, — вырвалось из пересохших губ, когда твердые пальцы проникли между влажных от желания складочек, и обнаженных бедер коснулся прохладный ветерок.

Куда делась ее юбка… нет, все ее платье — она не знала и знать не хотела. Ей нравилось стоять перед ним обнаженной. Перед ним, в его руках. Держаться за рыжеватые шелковые пряди, ощущать себя открытой, уязвимой, и в то же время надежно защищенной. Подставлять низ живота настойчивым мужским губам. Позволять ему развести ее бедра, поставить ногу ему на плечо — и хрипло, длинно стонать от прикосновения его языка к мучительно пульсирующей от нетерпения точке где-то там… там… и его пальцы — там, внутри… О злые боги, как это сладко! Его губы, его дыхание, нежный язык — и жесткие пальцы, растягивающие ее, трогающие изнутри, посылающие по всему телу огненные языки наслаждения, острого, пронзительного, стыдного и такого правильного, словно она создана именно для этого. Создана принадлежать ему и владеть им. Отдаваться и брать. Создана кричать от наслаждения в его руках, растворяться в нем — и парить, ощущая лишь пронизывающие ее потоки света и стихий. Его света и его стихий.

Она вернулась в реальность не сразу. Сначала почему-то запахи и звуки: море, солнце, сосны и цветущий каштан; шелест ветвей, птичьи крики и перекличка гвардейцев в парке; и только потом — щекочущие ее губы каштановые пряди, и ощущение крепких надежных рук, и шероховатость черного сукна под щекой.

На миг она испугалась, что все еще голая — когда он полностью одет, и тут же вспомнила касания его губ там… Ох. Кажется, она хочет еще. И платье на ней — ужасно лишнее. И его мундир лишний. Все лишнее!

Наверное, она бы утянула его на пол, заняться любовью еще раз, но тут в парке снова душераздирающе завыло. Почему-то этот вой напомнил о предстоящем бале и о кронпринце, и о темном шере Бастерхази, и о Линзе… До чего некстати это все!

Дайм хмыкнул и согласно шепнул:

— Ужасно некстати. Но потом у нас будет сколько угодно времени.

Шу залилась жаром. Кажется, она думает слишком громко. И вообще ведет себя ужасно неприлично. Шера Исельда говорила, что вешаться на мужчину — дурной тон. Порядочные девушки так себя не ведут. Но ведь она же — порядочная девушка? Или уже нет?..

— О боги… — Дайм тихо рассмеялся. — Ты такая… моя Гроза…

— Какая такая?

— Самая прекрасная на свете Гроза. Моя сумрачная шера, моя изумительная Аномалия. Мое чудо.

Шу вздохнула: порядочной девушкой ее не назвали. Наверное, это плохо.

— Я веду себя ужасно неприлично, — горестно шепнула она прямо в растрепанные каштановые пряди, пахнущие морем и соснами.

— И мне это ужасно нравится, моя неприличная принцесса. — Дайм на миг крепче прижал ее к себе, а в следующую секунду поставил на ноги. Не выпуская из объятий. — Упаси Двуединые тебе стать приличной и порядочной девушкой.

— Почему?

— Потому что это будешь уже не ты, — улыбнулся Дайм, отводя от ее лица выбившийся из утренней косы локон. И добавил куда серьезнее: — Не стоит путать правила для истинных шеров и бездарных людей. Тем более — правила для августейших особ и простолюдинов. Тебе можно то, что нельзя какой-нибудь горожанке, но с тебя и спросится не как с горожанки.