Андрей Дашков - Страна слепых, или Увидеть свет

За годы бродячей жизни у меня накопилось множество вопросов, на которые я не мог найти ответов. Часть из них касалась мира до кротовьей чумы, другая часть — меня лично. Но иногда мне казалось, что все они сводятся к одному — простому и в то же время неразрешимому: может ли крыса, пережившая потоп, быть как-то связана со своими подопытными собратьями, оставшимися в биологической лаборатории, когда эксперименты вышли из-под контроля?

Над некоторыми вопросами подолгу думаешь, когда лежишь без сна. Стараешься не травить душу, но куда денешься — всюду разбросана отрава. Если не получается сразу же забыться, то поневоле спрашиваешь у темноты: почему кроты победили в Слепой войне, ведь наших тогда было еще много? Или: кем были мои отец и мать? Или: где сейчас Санта?

Санта… Мое больное место. Далеко не единственное, но эта боль не притупляется с годами. Причем выбирает время, когда ее нечем заглушить и не на что отвлечься, Еще одна постоянно открытая дверь для бессонницы. Добро пожаловать, ночная пытка.

С ним связаны мои самые ранние воспоминания. Он всегда был рядом, а потом наступил черный день, когда он пропал бесследно. Насколько себя осознаю, я остался один лет в тринадцать. Неслабое испытание для такого молокососа; шансы практически нулевые. Но, как выяснилось, Санта успел научить меня всему необходимому для выживания. В том числе и грамоте, хотя насчет ее необходимости не уверен. Пока я был ребенком, мне часто казалось, что он и есть мой отец. Иногда он странно на меня смотрел. Однажды я спросил его об этом напрямую. Он усмехнулся и сказал не без горечи: «Я и рад бы, сынок , но не могу им быть». Я немного подрос и узнал: он действительно не мог — кроты оскопили его лет за десять до моего рождения. Он таскал с собой — вернее в себе — серебряный гвоздь, который вынимал, чтобы помочиться.

В те годы я читал запоем, причем все подряд — мог себе позволить такую роскошь, пока меня охранял Санта. Тогда мне казалось, что я сумею найти в книгах ответы на главные вопросы — надо только разыскать правильные книги. Сейчас я, конечно, ничего подобного не думаю. В любом, даже самом захудалом городке можно было разжиться бумажным барахлишком — якобы средоточием накопленной за века мудрости, а на самом деле, по моему нынешнему разумению, свидетельством глупости, ложных надежд и бессилия, зябко шелестевшим страничками на ветру перемен. Я поднимал, читал и выбрасывал. Ни разу не оставил, чтобы когда-нибудь перечитать. Книжки были одноразовыми, как потраченное на них время. Правда, кое-какую ценность они все же имели, поскольку шли на растопку.

Так вот, начитавшись книжек, посвященных истории, а также религии и таким образом напяливших на всех зрячих дурацкий колпак самообмана, я решил, что Санта мог приукрасить свое прошлое. Я заподозрил, что после Слепой войны он стал монахом и оскопил себя добровольно, разочаровавшись во всем роде людском. А потом разочаровался и в боге. Наверное, раньше его звали иначе; он взял себе новое имя, чтобы под конец вдоволь поиздеваться и над собой.

Во всяком случае, вопрос о моих предках до сих пор остается открытым. И еще: я надеюсь, Санта до сих пор жив, несмотря на то, что он должен быть уже глубоким стариком. Мне не хватает его и сейчас. Может, даже сильнее чем прежде. А если кроты убили его, то пусть Божье проклятие падет на их головы, как когда-то пало на наши.

Божье проклятие — и мои пули.

Он снился мне таким, каким я запомнил его в тот последний день. В седой спутанной бороде застряли крошки хлеба, испеченного им и съеденного на завтрак; толстые губы были перепачканы соусом; за ухом торчала сигарета. Глядя на его обвисшее брюхо, я частенько удивлялся, как такой массивный человек умудряется при желании двигаться бесшумно и грациозно, а когда надо, становится опасным и быстрым, как хищный зверь. Казалось, он продаст душу дьяволу за возможность хорошо пожрать, и он действительно никогда не упускал случая досыта набить утробу, но я был свидетелем и того, как он сносил жестокие лишения без единой претензии к судьбе. В спокойные минуты он надевал маску добродушного, недалекого и неряшливого толстяка. Любимое словечко у него было «кстати».

Он чистил оружие, разложив его на капоте нашей старой темно-синей «вольво». На нем были широкие засаленные брюки, разношенные сапоги, жилет со множеством карманов, надетый поверх майки с изображением слепой грудастой Фемиды — в одной руке она держала весы, в другой топор; возле ее ног помещалась плаха, а над головой реял картуш с надписью «Правосудие для всех». Было отличное ясное утро, и золотая оправа его узких очков отбрасывала яркие блики. Некоторое время я смотрел в синеву тамошнего неба, а потом поднес к глазам руку.

Мне снова мои тринадцать лет; ему снова его пятьдесят. «Привет», — говорю я, будто только что проснулся внутри другого сна. Санта кивает, не отрываясь от своего привычного занятия. Я вылезаю из машины, разминаю затекшие ноги. Отхожу за ближайшую скалу и сливаю воду.

Странность пейзажа и странность, носящаяся в здешнем воздухе, не смущает меня; я знаю, что это сон. Но для Санты это — единственная реальность, которая ему осталась. Он очень сосредоточен. От исправной работы оружия в нашем деле зависит очень многое.

Я подхожу к нему и кладу руку на плечо. Говорю:

— Расслабься. Сегодня не надо никуда идти, ладно?

Он поворачивает голову и внимательно смотрит на меня поверх очков. Отвечает:

— Парень, ты не понимаешь. Я должен.

— Мне ты точно ничего не должен. Себе — тоже.

Он ухмыляется. Зубов у него немного. Шрамы и морщины знакомы мне до мельчайших линий. Тем не менее это какой-то загадочный Санта. В моем собственном сне он затевает что-то такое, о чем я пока не догадываюсь. Хитро прищурившись, он спрашивает:

— Кстати, что сегодня за день?

— Тебе нужна дата? — Я лезу в карман за рукописным календарем, в котором мы зачеркиваем дни нашей жизни.

— Нет. Я и так знаю, что сегодня пятнадцатое мая шестьдесят пятого года, воскресенье. Что ты имел в виду, когда попросил меня остаться? Ты ведь попросил меня остаться, верно?

— Ну… да. Просто у меня плохое предчувствие.

Санта начинает беззвучно смеяться. Интересно, думаю я, будет ли он продолжать смеяться, если я скажу ему, что он не вернется.

— Ты не понимаешь, — повторяет он. Собрав пистолет, передергивает затвор. — Пойдем.

Узкая тропа, вьющаяся между скалами, выводит нас на высокий обрывистый берег. Соленый ветер дует в лицо. Волны, облака, простор, свежесть. Вот оно что. Передо мной расстилается океан.

Почему-то я ни капли не удивлен. Может быть, это уже другой сон? В любом случае меня привел сюда Санта. А Санте я доверяю как самому себе.