Андрей Дашков - Страна слепых, или Увидеть свет

Из самой дальней комнаты дверь ведет в служебный гараж, где стоят несколько автомобилей, электрокаров и амфибия. Не исключено, что тут удастся разжиться бензином, но сейчас мне не до того.

Возвращаюсь в «гостиную», не предназначенную для приема гостей. Вся компания в сборе. Крот знает правила игры и не ищет себе лишних проблем. Он сидит в кресле; Блад устроился возле его ног. Лора подает знак, что она в порядке. А вот я не совсем. Если не возражаешь, девочка, тебе дежурить первой. Надеюсь, маски помогут нам обоим. Я немного сосну. Разбуди меня… попозже. Выбираю диван, стоящий под глухой стеной. Усаживаюсь на него, с минуту смотрю на старика, чей силуэт уже с трудом угадывается в наступившей ночи, а затем вырубаюсь.

Я стою в длинном коридоре перед дверью с номером 707. Это, без сомнения, отель, но для меня загадка, как и зачем я тут очутился. В коридоре довольно темно, только из холла и отдаленного окна падает дневной свет. Стены от пола до потолка закрыты панелями из черного дерева и красного бархата. Не сказать, что приятное сочетание.

На ручке двери табличка с надписью «Не беспокоить». Но раз уж я здесь…

Боковым зрением улавливаю перемещение чужой тени. Пытаюсь обернуться, одновременно поднимая оружие. Судя по тому, как медленно я двигаюсь, разрывая невидимую паутину, это сон. Значит, все не так уж плохо. Наяву я уже мог быть покойником.

В шаге от меня стоит зрячий. Иронический взгляд, холеное лицо, улыбка превосходства. Возраст — за пятьдесят; седина в волосах, хороший костюм из довоенных времен. Почему-то от человека исходит запах горящих листьев.

Моя рука по-прежнему не вполне послушна. Пауза тянется слишком долго даже для меня, туго соображающего и запоздало реагирующего. Незнакомец первым нарушает молчание:

— Тебя же просят не беспокоить. Не понимаешь по-хорошему?

В голосе насмешка. Он один и не вооружен. Расклад не в его пользу, но ему все равно. И хотя я не знаю, что находится за дверью номера 707, мной овладевает желание во что бы то ни стало попасть внутрь. Единственное, что мне мешает, это вязкая ткань сновидения, которая тормозит только меня и никак не задевает странного незнакомца, пропахшего осенней гарью.

Все еще по-хозяйски улыбаясь, он прикладывает ладонь к стене. Красный бархат превращается в загустевшую кровь. Волна проходит по коридору, будто судорога. Провисает потолок, панели выгибаются, за каждой — переполненное кровью огромное вымя. Контур двери искажается, растворяется в губчатой массе. Появляются мухи. Они кружат над багровым оползнем, грозящим поглотить меня. Приходится отступить, тем более что дверь окончательно сливается со стеной.

Незнакомец протягивает ко мне непомерно удлиняющуюся руку; с каждого пальца капает кровь. Он касается моего лба, оставляя влажный отпечаток.

Мой третий глаз слепнет, залитый кровью. В ту ночь я больше не вижу снов.

Когда я проснулся, было позднее утро. Волосы взмокли под маской, и я сдернул ее к чертовой матери. Не знаю, чья это заслуга, но внутри нее всего лишь пот, а не кровь. В голове по-прежнему шумело, и не сразу удавалось отделить этот звук от однообразного рокота океанского прибоя. Солнце заливало роскошный ковер. Лужа света была перечеркнута тенью кресла, в котором дремал старик. Лора сидела в другом кресле, а Блад — вероятно, с позволения хозяина, — угощался нашими консервами. Ну что же, верный долгу Блад, ты не первый, кто поступился принципами, охмуренный бабой. И не последний. Чуешь еще запах сучки?

Правда, обо мне она тоже подумала — на низком столике в двух метрах от дивана обнаружились вскрытая консервная банка и чашка с водой. Я понимал, что надо бы пожрать, однако доктор Дымок подсадил меня на свое просроченное зелье. В конце концов, только надежда увидеть остров своими глазами, а не во сне, заставляла меня тащиться через страну слепых, по Черной Миле и сквозь собственный бред. Было бы обидно сдохнуть или тем более свихнуться в двух шагах от цели. Так что я начал утро со шприца и последней ампулы.

Услышав характерный хруст стекла и разорванной упаковки, старик поднял голову. Его набрякшие красные веки были похожи на губы, в то время как стянутый стежками морщин рот превратился в подобие шрама.

— Там должны быть лекарства, — заговорил он.

Я так понял, что он предлагает сделку, — лекарства явно не помешали бы и ему самому.

— Где?

— Там, — он ткнул сверкающей клюшкой в ту сторону, где за окном виднелись над кронами пальм остроконечные навершия отелей. Сейчас, при дневном свете, они своей формой и белизной еще больше напоминали наполненные ветром паруса.

— А что еще там есть?

На его физиономии впервые появилось что-то вроде ностальгической улыбки:

— Сюда приезжали те, кто мог позволить себе все, что угодно.

— Ты пойдешь с нами. Если это ловушка, я пристрелю тебя первым.

— А если нет?

— Тогда получишь то, что тебе нужно.

— Не только мне. И Бладу.

— Ладно, ему тоже.

— Я еле хожу. Меня хватит ненадолго.

— Нам некуда спешить.

— Только мертвым некуда спешить.

— Ты держишь тех пятерых в доме, чтобы они напоминали тебе об этом?

В горле у старика что-то заклокотало. На секунду мне показалось, что это смех, но я ошибся.

— Они были моими сыновьями.

— Их убили кроты, верно?

Старик не ответил. Что-то продолжало его душить. Блад перестал жевать, поднял голову и ткнулся мордой в колени хозяина. В ответ дрожащая рука нашла его и погладила по холке.

До тошноты слащавая сценка. Разыграно как по нотам. У Лоры заблестели глаза. Детка, неужели ты повелась на такую дешевку? Надеюсь, Оборотень приведет тебя в чувство. Иначе это начало конца. Худшее, что может случиться со зрячим, — поддаться жалости. Первыми умирали те, кто позволил себе сострадание и был обманут чужим несчастьем. А те, кого сделали кротами и кому вырезали слезные железы, больше не могли плакать.

Горючего в баке «брабуса» осталось совсем немного, и я решил поберечь его хотя бы для того, чтобы вернуться на континент. Старик сказал, что в гараже нет ни капли, а аккумуляторы электрокаров давно сдохли. Думаю, он не соврал, потому что тащиться пешком было не в его интересах.

Мы выступили через полчаса, прихватив с собой консервы и воду. На Бладе была сбруя собаки-поводыря. Наверное, крот давно не пользовался его глазами — корсет был плохо подогнан, потертые кожаные ремни наспех соединены проволокой. Но само снаряжение свидетельствовало о серьезных намерениях. Столь же серьезных, как мои.

Я шел сзади, чтобы держать под присмотром старика и пса. Ну и подгонять, если придется. Выполнил бы я в случае чего свое обещание? Конечно. Однако теперь я сильно сомневался в том, что крот намерен привести нас в западню. Он вроде не дурак, подыхать пока не собирается и любит своего пса. Впрочем, имелись и другие мнения. «С чего ты взял, что у него было только пятеро сыновей?» — высказался Засевший В Печенках. Разве с этим ублюдком можно расслабиться хоть на минуту? Благодарю за бдительность.