Стивен Эриксон - Дань псам. Том 2 [litres]

Он идет, бледный и перепачканный кровью, по украшенному самоцветами коридору и волочит за ногу труп жены – одной из бесчисленной их последовательности, – а руки ее вяло тянутся следом, словно дохлые змеи, словно змеи с перерезанным горлом. В глазах ее, когда она неотрывно смотрела на него утром, не было ни тени предупреждения, ни даже пыльной патины – а он сидел за столом напротив и расставлял между ними в ряд Столетние Свечи. Приглашая ее в растянутую во времени жизнь, обещая бесконечное наслаждение – ожидающий их праздник не будет знать конца, и ограничивать себя тоже не потребуется. Они будут говорить на языке излишеств. Расстелив перед собой непрерывно расширяющуюся карту, станут отмечать на ней амбиции, которые пора бы уже удовлетворить. И остановить их не сможет ничто, даже смерть.

С ней случился приступ безумия, хлынувшего, словно кровь из перерезанной артерии, – другой причины быть не могло. Значит, безумие. Только сумасшедшая могла отказаться от столь многого. Из того, что он ей предложил. Столь многого, да, из него . Так он объяснил себе все это тогда, и продолжал потом объяснять не один десяток лет.

Теперь он знал, почему она покончила с собой. Когда тебе предлагают все , то тем самым показывают, на что ты способна – бездонную глубину твоего собственного падения, ужасы, которыми ты станешь себя забавлять, чувствительность, выщипанную волосок за волоском, пока совесть не сделается гладкой, прохладной, то ли живой, то ли нет – но не способной пробудиться. Она увидела, насколько далеко способна зайти – и сказала свое нет .

Еще один сладкий пергаментный сверток: разворачиваясь, он пахнет цветами. Каллор стоит на коленях рядом со своим боевым конем, Вадероном, а животное исходит кровавой пеной, не отводя от него единственного видного ему глаза, и словно спрашивает: стоило оно того? Что ты сумел приобрести в обмен на мою жизнь, мою кровь, конец моих дней?

Во все стороны от них простирается поле битвы. Кучи мертвых и умирающих, людей и животных, дшеков и тартено тоблакаев, разбросанные тут и там форкрул ассейлы, вокруг каждого – сотни трупов, тех, кто защищал своих боевых вождей, и тех, кто безуспешно пытался убить демона. Сухой земли нет, кровь – словно густеющее на жаре неглубокое море, и глаз, глядящих в никуда, гораздо больше, чем тех, что взирают сейчас на этот кошмар, отыскивая друзей и родичей.

Раздаются крики, но кажется, что они далеко – за много лиг от Каллора, стоящего на коленях рядом с Вадероном не в силах оторвать взгляд от его единственного глаза. Обещанное братство отброшено в багровую грязь. Безмолвные обеты чести, храбрости, службы и вознаграждения стекают по обломку копейного древка, торчащего из широкой могучей груди животного. Вадерон поднялся на дыбы, приняв удар, нацеленный в самого Каллора, поскольку животные слишком глупы, чтобы что-нибудь понимать.

Понимать, что войну эту начал сам Каллор, сам призвал сюда смерть и резню.

Что Каллор, стоящий сейчас рядом на коленях, его хозяин, на деле лишь отвратительная, жестокая личность, кожаный мешок, переполненный ядом и злобой, завистью и путаным детским эгоизмом, требующим, чтобы одновременно с ним теряли и все остальные.

Умирающий Вадерон. И Каллор, с сухими глазами проклинающий себя за то, что неспособен заплакать. Ощутить раскаяние, посеять внутри себя чувство вины, пообещать, что в следующий раз все сделает лучше.

Я таков, как и все человечество, повторял он себе. Невосприимчив к урокам. Жалок в неудаче и поражении, мстителен в победе. Любой из моих добродетелей, прочие, случись им дорваться до власти, тут же воспользуются и злоупотребят, оставив лишь пустую оболочку, истекающую каплями яда. Я проповедую благо, вижу, как его растлевают, и ничего не делаю, не жалуюсь, не высказываю неодобрения. Когда я создаю мир, то делаю это с единственной целью – позволить ему пережевать себя и всех остальных. Не верьте замешательству, написанному у меня на лице. Если что меня и удивляет, так это глупость, однако среди меня есть и умные, о да, те, кто все понимает и при этом лжет – как и я сам – вам и самим себе.

Каллор шел и тащил на плече холщовый мешок в десять тысяч лиг длиной, набитый свернутыми листами пергамента. Совсем не такой, как остальные. Рядом с ним бежали призрачные лошади. Женщины с перерезанными запястьями мертво улыбались самым краешком бескровных губ. И присмотритесь – там, где слышны стоны умирающих, мимо скользит его тень.

– Я хочу, чтобы все было просто, – сказал Ненанда. – И не хочу, чтобы приходилось работать. – Он поднял вверх воинственный, готовый к отпору взгляд.

Клещик переплетал между собой веточки, чтобы сделать из них фигурку.

– Но, Ненанда, ничего ведь не просто. Ничего простого не бывает.

– Я это знаю, лишь говорю напрямую, чего хочу, вот и все.

– То есть ты хочешь не испытывать замешательства, сталкиваясь со сложным, да?

Нимандр поднялся на ноги.

– Кле…

Но Ненанда уже успел заглотить наживку – а это была именно наживка. Хоть Клещик и казался поглощенным своим плетением, но неуверенность в голосе Ненанды тут же подметил.

– Лжецы обожают замешательство! Лжецы и воры, поскольку замешательство позволяет им обделывать свои делишки. От тебя им требуется неуверенность, но в том, чего хотят они, неуверенности нет ни малейшей , верно? Вот так они тебя и используют – и ты, Клещик, со своими мудрыми словесами, тоже таким бываешь!

– Обожди, как они могут меня использовать, если я – это они?

Десра фыркнула.

Лицо Ненанды исказилось от гнева, и он вскочил бы, но Араната положила ладонь ему на локоть, и вся его ярость волшебным образом рассеялась.

Клещик изогнул руки крохотной фигурки, так что они оказались поверх узловатой головы, на которой сохранился один зеленый листик, потом поднял ее над огнем лицом к Ненанде.

– Смотри, он сдается.

– Хватит уже издеваться, Клещик.

– Напротив, я аплодирую твоему желанию, чтобы все было просто. В конце концов, все либо можно разрубить мечом, либо нельзя.

– Ну вот, опять начал.

Перебранка, как Нимандр прекрасно знал, могла продолжаться большую часть ночи. Перескакивая с темы на тему по мере того, как Клещик раз за разом демонстрировал бы, насколько Ненанда туповат – что не имело ничего общего с действительностью. Но слова столь эфемерны – они способны проскользнуть мимо любой обороны, острые, норовящие ужалить побольней. Слова – идеальное оружие обмана, но он также знал, что слова могут быть и твердыми камнями, которыми выложена дорога, ведущая к пониманию, – или к тому, что способно сойти за понимание в этом мутном, невозможном мире.

Есть множество разных подходов к жизни, у каждого разумного существа свой – да и у неразумных, может статься, тоже, – так что если двоим удается достичь взаимопонимания, или хотя бы пассивного согласия, подобное может считаться истинным чудом. И это, как заметил однажды Клещик, доказывает, что жизнь обладает исключительной гибкостью. Однако мы, как он тут же добавил , к несчастью, существа общественные, так что, само собой, приходится терпеть и приспосабливаться.