Татьяна Коростышевская - Кисейная барышня

Ротмистр бросил взор поверх моего плеча, поскучнел, поклонился, прощаясь.

Я замерла, еще минуточка требовалась, чтоб привести в порядок лицо и дыхание. Упругое движение досок.

— Господин Зорин, — успела я надеть равнодушную улыбку, — по служебной надобности рыщете?

— По личной, — довольно двусмысленно изрек он. — Хотелось с вами наедине побеседовать.

Поглумиться решили, господин хороший? Остатки гордости моей девичьей растоптать?

— Беседуйте. — Я незаметно спрятала за манжету записку от князя.

— Позвольте узнать, кто тот молодой человек, с которым вы только что распрощались?

— Не позволю.

Мне показалось или в тоне чародея прозвучали собственнические нотки? Неужели, он считает, что теперь, после моей компрометации, может диктовать свою волю?

— Если вы желали обсудить наш послеобеденный поцелуй, любезный Иван Иванович, давайте закончим побыстрее.

Хороший тон. Деловой. Я показала, что нисколько не тревожусь.

Зорин что-то ответил, я не расслышала, потому что одновременно с этим он взял мою руку, скользнул пальцами по запястью, обнаженными пальцами по обнаженному запястью. Горячо!

Записка от князя теперь была у чародея.

— Отдайте! — жалко вскрикнула я.

— Ротмистр Сухов, кажется? Почтальон любви?

Опять послышались те самые нотки, даже с неким оттенком ревности. Вот и правильно, и ревнуй, ирод. Пусть тебе каждая моя слезинка отольется!

Я выкрикнула нечто грозное, особо не задумываясь. Он. Меня. Ревнует.

Но торжество продлилось недолго, Зорин равнодушно сунул мне в руки розу, извинился. Я извинения вернула, для вселенской симметрии и чтоб не молчать.

Не тяни время, Серафима. Ежу понятно, что ничем тебе приятным сия «личная» беседа не закончится.

— Когда у вас свидание с князем?

Он держал мои плечи осторожно, будто я была фарфоровой куклой и он опасался меня поломать. Мне стало томно. Князь! Думай о князе. Когда там его сиятельство меня лицезреть желал? Звезды, кажется, упоминались.

— После заката. — И я, скрывая свою томность от собеседника, принялась тарахтеть: — Как все успеть, ума не приложу, было бы в сутках часов сорок, вот тогда ладно бы было…

Я все говорила, почти бегом устремившись к лестнице. Что-то я еще должна была ему сказать. Не князю, Ивану. Что-то важное и неотвратимое, о чем давеча решила. Натали, моя кроткая кузина, влюблена в этого ирода. А что, если он и с нею, так же как со мной, поступит? Если отвергнет? Я-то ладно, барышня крепкая, а она…

— Иван Иванович, не обижайте Натали, пожалуйста.

Подлый девичий ход. Будто свой позор на сестрицу перевожу.

— И в мыслях не было.

Я продолжала подличать, фальшиво хлопотать за Наташку, будто от моих жалких слов действительно хоть что-то зависело.

Глаза чародея не отрываясь смотрели на мой рот, а затем он…

Этот поцелуй нисколько не походил на утренний, вот нисколечко. Он был горячим и влажным, и требовательным. А еще это был иудин поцелуй, потому что я предавала чувства своей кузины. Подлая, подлая Серафима.

Однако, когда мне показалось, что Иван отстраняется, я всхлипнула и требовательно обхватила руками его шею.

— Бешеная, — выдохнул он радостно, приподнял меня к себе, развернул, прислонив спиной к тесаному камню стены.

Закрыв глаза, я всем телом впитывала новые ощущения. Мне хотелось раствориться в них, в этом мужчине, поймать каждый его хриплый вздох, потрогать его мощные плечи, его грудь, всего его потрогать, без перчаток, без…

— Что же мне с тобой теперь делать, Фима, Сима, Серафима?

Я открыла глаза. Зорин осторожно поставил меня на мостки став сразу на полторы головы выше. Был он растрепан, будто минуту назад целовался со взбалмошной девицею, которая его, ко всему, попыталась раздеть.

— А пока господин Зорин думает, что делать с барышней Абызовой, — сообщила я в пространство, — сама барышня свершит то, что ей давно хотелось.

И запрыгала на пружинящих досках.

— Пообещай не ходить к князю, — попросил Иван, уже серьезный, собранный и с аккуратно повязанным галстуком.

— А ты тогда, — принялась я загибать пальцы, — Наталье Наумовне надежд не давай, Аннушке авансов не делай и вообще не смей замечать никаких женщин, кроме меня.

Зорин покачал головой:

— Опять выскользнуть хочешь?

Я погрустнела:

— Вот охота тебе серьёзничать. Может, у меня никогда больше в жизни ничего столь страстного не предвидится, дай хотя бы в любовь поиграть.

— Значит, так, — пальцев он не загибал, по крайней мере физически, но веско обозначал пункты своего списка серьезным тоном. — Играть в любовь мы не будем, не того склада я человек, да и ты достойна большего. Все, Серафима, будет у нас по-настоящему.

— Вот еще! Может, я того не желаю.

— Значит не будет, — легко согласился он, даже слишком легко. — Ступай обратно к дамам, я, к сожалению, компанию вам составить сегодня не смогу.

Я удивленно изогнула бровь:

— И как же я это им объясню?

— Что-нибудь придумаешь. — Он поклонился, прощаясь, и отправился прочь, в сторону, куда недавно, а кажется, сто лет назад, уходил ротмистр Сухов.

Сказать, что я разозлилась, значит не сказать ровным счетом ничего. Ах, господин чародей оскорбился отказом! Так уж трудно было объяснение повторить? Да кто вообще с первого же раза отступает? Или не знает болван, что, если женщина говорит «нет», это значит, что она почти согласна? Бирюк, болван, тупица. Вот назло теперь на свидание с Анатолем отправлюсь, хотя и не собиралась вовсе. Хотя какие еще свидания, когда у меня с Маняшей беда? Тогда скажу ему, что пошла, а сама не пойду, а князю скажу, что не пойду, и не пойду! К черту, к лешему, на кудыкину гору…

Я поднялась по каменным ступеням на набережную в таком раздражении, что даже господин Фальк слегка попятился. Алебарды при нем не было, поэтому отправлять околоточного надзирателя по следу беглого Зорина я не стала.

— Йосиф Хаанович, — присела в книксене, — а мы к вам.

— Вы?

Я огляделась. Госпожа Шароклякина выходила из двери сувенирной лавчонки.

— Носик пудрила, — сообщила матрона, поглядывая на околоточного сверху вниз, видно, такой угол обзора был ей в новинку. — А вы, стало быть, страж закона и порядка? Лариса Павловна Шароклякина. Вдова.

Многозначительно выделив последнее слово, она сунула Фальку руку, которую тот поцеловал с видом слегка сомнамбулическим.

— Наталья Наумовна не с вами? — спросила я.

— Ей пришлось другую диспозицию для припудривания искать, вообрази, нас с ней одновременно неодолимое желание посетило. — Шароклякина подмигнула гнуму. — Обождем?

Йосиф Хаанович покраснел, многословно представился, к имени и званию присовокупив восхищение.

Мне никогда еще не доводилось быть свидетелем флирта двух зрелых, даже пожилых, людей, поэтому, откуда появилась кузина, я не заметила, увлеченная разворачивающимся представлением. Старая школа. Манифик! Шароклякина обстреливала кавалера взглядами такого калибра, что гнум с трудом удерживался вертикально, но, к чести его, успевал отвечать цветистыми комплиментами и подкручивать ус.