Татьяна Коростышевская - Кисейная барышня

— Каким еще миром? — Хрусталь звякнул, разбиваясь о каминную полку. — Какое еще дело?

— Романтический поступок его сиятельства нашел отклик в моем слабом девичьем сердечке, — протокольный тон словам не соответствовал, — но, к сожалению, я сердцу своему ре хозяйка. Берендийские девицы делают то, что велят им родители и дочерний долг. Мой долг, ваше сиятельство, велит мне сохранять репутацию. Прошу вас о снисхождении и благоразумии. Велите доставить меня с моими горничными за пределы ваших владений. Любопытствующим я сообщу, что совершала утреннюю прогулку. Таким образом, ни ваша, ни моя репутация не пострадает.

— К черту благоразумие!

Опьянение князя достигло той опасной для окружающих черты, когда обуревает жажда действий и пьянчужке море по колено.

— К черту репутацию! — Он продолжал бросать в камин предметы сервировки, пол вокруг стола усеяли осколки хрусталя и фарфора, остатки еды. Ах нет, еда усеивать ничего не успевала. Гаврюшино чавканье едва не перекрывало сиятельную истерику.

Да уж, Серафима, первый раунд не за тобой. Но это ничего, это обычно. Где это видано, чтоб купцы после первого же предложения по рукам били? Сейчас он выдохнется и свою цену скажет.

Князь Кошкин поискал, что бы еще расколотить, перевернул ведерко, схватил бутылку, в которой еще плескалось, и приложился к горлышку. Гавр аппетитно хрустел льдом.

— Я хочу вас, Серафима, — устало сказал Кошкин, бросив в камин опустевшую бутыль. — Будь вы простой романтичной девицей, я сказал бы, что люблю. Но вы слишком практичны и, надеюсь, умны, чтоб верить пустым словесам. Вы нужны мне целиком, до последней вашей искорки. Только вы сможете согреть меня, заставить отступить вселенский холод и одиночество, которые сковали мою душу. Вы примете мои чувства?

— Будучи девицей практичной, позволю себе спросить: в каком качестве?

— Полюбите меня! Отдайте всю себя без остатка!

— Боюсь, ваше сиятельство, что, заняв место вашей фаворитки, я немало опечалю своего родителя. Нет, это решительно невозможно.

— Фаворитки? Серафима, я прошу вас стать моей женой.

В голове каждой девушки, получившей предложение руки и сердца, должен на этом моменте звучать свадебный марш, у меня он был похоронным.

— Анатоль, — я положила руку на рукав гусарского мундира, — обстоятельства таковы, что брак наш также немыслим. Я — чародейка…

И уже произнося эти слова, я поняла, что попала в ловушку. «Я чародейка, когда мы с вами станем перед алтарем, я откажусь от чародейской силы, она хлынет через вас к его величеству. Я, знаете ли, с детства от этой силы желаю избавиться, чтоб не обезуметь, как моя бедная матушка». Положим, на это он ответит: «Так не отказывайтесь». Это ведь так просто, правда? Только, если не отказаться, то за каким лешим мне этот сиятельный гусар сдался? Ледяные оковы его растапливать, пока он по кабакам веселится?

— Вы замолчали, Серафима.

— Простите? Ах, ваше сиятельство. — Я заплакала, просто чтоб потянуть время. — Это так неожиданно… Мое бедное сердечко не выдержит… Я лишусь чувств…

Руки князя обвили мои плечи в ожидании обморока.

— Ах, князь, позвольте мне подумать, насладиться моментом, например, до конца недели.

«Найму рыбацкую лодку. Гавр и одна из Март со мною, вторая займется организацией переезда Маняши. В Штреле сяду на поезд, телеграмму батюшке…»

— Нет, — Анатоль промокнул мои щеки носовым платком, — времени нет, мы должны обвенчаться сегодня.

— На закате? — всхлипнула я, отворачиваясь и принимая поцелуй мокрой щекой.

«На этом этаже окна без решеток, вылезу, сбегу, только меня и видели».

— Немедленно. — Он удержал мой затылок и приник к губам.

Поцелуй длился мгновение, не больше, и моей заслуги в том не было. Князь визгливо вскрикнул, отшатнулся, вскочил со стула и принялся дрыгать ногой, в которую вцепился сонный кот Гавр. По голенищу сапога текла кровь, Гаврюша успел вгрызться в голень до мяса.

— Черт! — Князь схватил с каминной полки саблю.

— Нет! — Я бросилась под лезвие, пригибаясь.

Кот шипел, Анатоль сжал его свободной рукой за пасть, дернул. Гавр стискивал челюсти, пытаясь прокусить перчатку. Я схватила ведерко для льда. Занесенная сабля описала полукруг, встретилась в нижней точке с металлом, раскололась. Боль от удара пронзила плечо, уронив ведерко, я заплакала уже взаправду.

— Тварь! — то ли мне, то ли Гавру проорал князь, выпуская обломок с эфесом, занес кошачье тельце над каминной полкой, стукнул об острый мраморный край, еще, и еще.

— Нет, нет, нет, — повторяла я с каждым ударом. — Нет.

— Тварь! — Князь бросил обмякшего Гавра в бушующее пламя камина, следом отправилась перчатка.

Я рыдала, Анатоль повернулся ко мне. Лицо его сиятельство было страшным и абсолютно безумным.

— Немедленно венчаться. — Он прижал к голени салфетку, чтоб остановить кровь. — Сухов, ленивая бестия, сюда!

Адъютант вбежал, будто все это время ожидал под дверью.

— Девку в часовню, — велел князь. — Священник на месте?

— Так точно.

— Свидетели ждут?

— Да.

По комнате распространялся отвратительный запах паленой шерсти и горелого мяса. Меня замутило.

— У нас минут сорок всего до прибытия парохода. Вели священнику как можно быстрее обряд проводить.

Он легко перехватил мою руку и заставил разжать пальцы, фруктовый нож упал, воткнувшись в паркет по рукоять.

— Огненная девка, — сказал его сиятельство с ласковостью, от которой хотелось в ужасе заорать. — Жена будешь, шелковая станешь, огненная Серафима.

Волок меня Сухов, князь хромал следом, описывая подробно, что и как именно он будет со мною делать еще до обеда.

— Слышь, живодер, — спросила я, когда он на минуточку умолк, — а почему в твоих хоромах нет никого? Явно же гуляли люди. Вкусно ели, много пили. Куда все подевались? Всех в каминах пожег?

Сухов толкнул меня в узенькую арку, за нею оказались ступеньки. Я споткнулась, проехалась по ним, упала на холодный земляной пол.

— Приветствуйте будущую княгиню Серафиму Кошкину, — раздалось над головой.

Я перевела взгляд от сапог князя, спускающегося по ступеням. Часовенка была забита народом. Тут было десятка полтора гусар, девицы разной степени одетости, молодые и не очень господа во фраках, я заметила даже бывшую горничную Натали, которая стояла под руку с каким-то болезненного вида старцем. Толпа оживленно скандировала «славься».

У алтаря застыл священник, молоденький, безусый. Происходящее ему явно не нравилось, но осуждающим взглядом по этому поводу он одарил почему-то меня.

— Ты не ушиблась, любимая? — развязно спросил князь.

Толпа загоготала, будто удачной шутке. Я лежала на полу, придавленная грузом стыда и бессилия.