Руслан Бирюшев - Тяжёлый день лета 1808 года

Поток беженцев иссяк где-то к полудню. Кучки усталых горожан и крестьян, группки всадников, битком набитые повозки тянулись мимо редутов всю ночь и всё утро. Последние беглецы шли пешком — неся на плечах скудные пожитки и дурные вести. Некоторых из них капитан Буле выслушал сам — и от рассказанного у бывалого офицера едва не зашевелились волосы. Но вот, прошли эти, последние, отставшие — дорога опустела. Капитан распорядился перекрыть её рогатками и готовить обед. Похоже было, что если не покормить солдат сейчас, то очень скоро им придётся принять бой на голодный желудок. Сам же офицер взобрался на вал одного из редутов и вытащил подзорную трубу, осмотрелся. Дорога оставалась безлюдной до самой тёмной полосы деревьев у горизонта. В брошенной деревеньке на полпути между лесом и укреплениями вроде бы что-то двигалось — но это, скорее всего, были позабытые хозяевами куры, или другая мелкая живность. «А ведь отсюда и до побережья куда больше народу живёт, чем мимо нас прошло. — Подумалось капитану. — Не могли же все остальные… Нет, не могли. Это ведь не единственная дорога на юг».

— Не видать их, господин капитан? — Засмотревшись, Буле не заметил, как на вал поднялся его помощник, лейтенант Димонт.

— Не видать, Гастон. — Покачал головой Буле. Они с лейтенантом давно служили вместе, и с глазу на глаз Буле допускал некоторую фамильярность.

— Может, Господь милует — мы и не увидим. Франция большая…

— Увидим, Гастон. — Капитан сложил трубу и дёрнул себя за кончик уса. — Их тянет к скоплениям людей, потому они и идут за потоками беженцев. Потому нас и поставили именно тут. В штабе знают, что делают.

— Это не та война, где знаешь, что делать. — С сомнением ответил Димонт. — Как можно знать, что делать, когда не знаешь, с кем воюешь?

Буле нечего было сказать, так что он молча спрятал трубу и спустился внутрь редута по земляным ступенькам. Гастон остался наверху.

Лето выдалось жаркое, а жара благоволит запахам. От редутов пахло землёй и пылью, от палаток солдат несло потом и чем-то вовсе уже кислым, кухня пахла костром, луком и похлёбкой. Пахло смолой, навозом, порохом, железом. За всем этим терялся слабый запах пожарищ, приносимый ветром со стороны моря.

В задачи капитана Буле не входило остановить неприятеля — лишь задержать, выигрывая беженцам фору, а основным силам время на подготовку. «По исчерпании сил к борьбе — отступить» — гласил приказ. Но офицер сильно сомневался, что к моменту исчерпания сил останется кому отступать. Тем не менее, страха в его отряде никто не показывал — напротив, всех, от командиров до рядовых, охватила отчаянная решимость людей, которым отступать попросту некуда. Несмотря на то, что позади была добрая половина Франции. Отряд не тянул даже на полный батальон — пара пехотных рот из разных полков, полтора взвода карабинеров, пяток шестифунтовых орудий да три гаубицы, причём одна прусская, иного калибра. Чтобы повысить шансы хотя бы немного, последние сутки пехотинцы возводили по сторонам от дороги четыре маленьких редута. Буле не поставил в них пушки, разместив полевую батарею позади и правее, на краю вытянутой языком с запада на восток рощицы. Гаубицам досталась позиция ещё дальше, в неглубокой ложбинке. За ними в предстоящем сражении было последнее слово.

Солдаты едва успели отобедать, когда по дороге примчал дозорный на взмыленном коне. Спешившись, он с трудом выдавил одно слово: «Идут». Буле не стал допытываться подробностей — сразу приказал бить тревогу. Под звуки трубы и барабанную дробь редуты начали заполняться фузилёрами, позади укреплений в две линии строились карабинеры, сверкая шлемами на солнце. Сам капитан занял место за бруствером правого от дороги редута. Здесь его ждали посыльные и сигнальщики. Гонца на свежем коне Буле немедленно послал в тыл, сообщить основным силам о приближении врага. После этого осталось только ждать.

Первыми, как обычно, появились Гончие — они всегда шли далеко впереди чудовища, как свора охотничьих псов впереди охотника. За то их так и прозвали — больше ничего общего с собаками у Гончих не было. Каждый монстр, вышедший на берег, имел свою стаю, непохожую на чужие, объединяло их только назначение. Гончие Эсраила, их сегодняшнего врага, чёрной волной выплеснули из леса на горизонте, захлестнули зелёные луга единой шевелящейся массой. В трубу капитан рассмотрел их неплохо — крепко сбитые чёрно-алые твари, напоминающие некрупных быков, только с целой короной из рогов и лишней парой конечностей на спине. Вместо копыт эти растущие из-за лопаток лапы оканчивались острыми костяными лезвиями, как у крестьянской косы. По воспоминаниям беженцев, и пасти у Гончих были огромные, наполненные клыками на зависть волкам.

Шестифунтовки ударили залпом, как только чёрная живая волна приблизилась на дистанцию стрельбы. Чугунные ядра упали в гущу стаи, взметнув в воздух целые фонтаны алой крови и разорванной плоти. Гончие рассыпались, разбились на мелкие группки, в какие поди попади из орудия. Но скорости не сбавили — они чуяли людей впереди, и ярость сводила их с ума. Второй залп орудия дали «дальней» картечью. Артиллеристы превзошли себя — им удалось накрыть несколько групп Гончих. Град раскалённого металла выкосил каждую из групп на половину. Но больше ждать было нельзя.

— Кавалерия — вперёд! — Буле махнул рукой.

Заиграл рожок. Карабинеры прошли между редутами, держа на луках сёдел изготовленные к бою карабины, вновь построились двумя шеренгами уже перед укреплениями. Рысью двинулись навстречу врагу. А над далёким лесом появился хозяин Гончих. Не из лесу, именно что «над». Эсраил выделялся среди других чудовищ оригинальным обликом — он напоминал стену чёрного клубящегося тумана шириной в четверть горизонта и высотой с главную башню какого-нибудь старинного замка. Над туманной стеной на гибких стеблях покачивались три тёмно-красных шара — то ли глаза, то ли ещё что. Будь у улиток Ад, и сиди в том аду улиточный Сатана, его усики, пожалуй, выглядели бы именно так.

— Приполз, проклятый. — Процедил сквозь зубы капитан, стискивая до боли в пальцах рукоять шпаги. — Ну что, просим в гости.

Карабинеры уже наскочили на Гончих, осыпали градом пуль, промчались мимо них. Закружили группки зверей, сбили с толку, разрядили в них и пистолеты. Галопом помчали назад, в сторону редутов, где над брустверами уже торчали сотни фузейных стволов.

К Буле вдруг подбежал юный су-лейтенант из тылового охранения и растерянно доложил:

— Господин капитан… там… приехали…

— Кто? — Не понял Буле, отвлекаясь от наблюдения за боем.

— Там. — Вместо ответа су-лейтенант ткнул пальцем. Обернувшись, Буле увидел, что посреди чистого поля за лагерем отряда остановился крытый экипаж, запряжённый четвёркой вороных. Дверца экипажа уже была открыта, и двое мужчин в гражданских платьях помогали сойти наземь третьему пассажиру — или скорее, пассажирке. Фигура третьего гостя, пусть и облачённого в мужской костюм, была слишком уж хрупкой для мужчины, и слишком высокой для подростка. Спрыгнув наземь, женщина посмотрела в сторону редутов (на её лице что-то блеснуло — наверное, очки), протянула руку и приняла у кого-то невидимого, остающегося внутри экипажа, длинный серый свёрток.