Адам Гидвиц - Рассказ инквизитора, или Трое удивительных детей и их святая собака [litres]

На следующее утро от нашей общины ничего не осталось. И половина домов на христианской стороне города сгорела тоже. Глупые, глупые мальчишки.

Якоб пробирался через пожарище, разыскивая бейт-мидраш. Но найти не мог, поскольку тот выгорел до основания. Он искал своих родителей, но и их найти не сумел.

Но он наткнулся на меня, лежавшего под обрушившейся стеной. Голова у меня была разбита. Якоб сбросил с меня обломки стены, а потом сделал очень странную вещь – он убежал.

Я ждал смерти.

Но Якоб вернулся, притащив полные горсти корней тысячелистника. Он прижал их к моей голове и начал молиться.

И вот самое странное из всего. Не успел он дочитать первую строчку Шма, нашей самой святой молитвы, как голова у меня перестала болеть. Не успел дочитать вторую строчку – и кровь из разбитой головы уже не текла по лицу. А когда он дочитал молитву до конца, он убрал у меня с головы корни тысячелистника.

Мы немного посидели рядышком. Я знал, о чем он хочет спросить, но он долго не отваживался и наконец сказал:

– Мои родители?

Я покачал головой, поскольку никого из них не видел.

– Я должен идти в дом Иегуды, – сказал он, – мама сказала, они меня там будут ждать.

Я сказал ему, что, скорее всего, они будут ждать его на небесах. Но он не хотел этого слышать. Так что он встал и отправился в Сен-Дени, где живет Иегуда.

Он многозначительно замолкает, и мы ждем продолжения рассказа. Но молчание прерывается только звоном кружек, доносящимся от дальних столов.

Наконец Мари говорит:

– Тысячелистник – целебное растение.

Я смеюсь.

– Не настолько целебное.

И затем спрашиваю Арона:

– Так это и было чудо?

– Что ж еще? – Он откидывает со лба свои густые черные волосы, чтобы показать нам шрам. – Сколько, по-вашему, лет этому шраму?

– Много, – говорит Жером, – годы.

– Так вот, ему несколько дней. Могу поклясться жизнью.

Я разглядываю Арона, взвешивая его слова.

Старый Жером, в свою очередь, разглядывает меня.

– Зачем ты здесь? – внезапно говорит он.

– А зачем здесь все остальные? Я хочу увидеть короля и его дружину. А еще, если повезет, троих детей и их…

– Нет, – прерывает меня Жером, – тут что-то еще. У тебя есть причина.

Он не отводит от меня взгляда. Борода скрывает ярко-красные губы.

Наконец я пожимаю плечами.

– Я собираю рассказы, – говорю я, – а этот кажется мне достойным внимания.

Маленькая монашка на том конце стола улыбается мне чересчур уж проницательной улыбкой.

– Итак, – говорю я, потому что от ее улыбки мне становится не по себе, и потому что я хочу услышать продолжение рассказа, – насколько я понимаю, эти дети не имеют ничего общего, не знакомы друг с другом и нет никакой причины для того, чтобы они встретились. Но они все же встретились, верно? Как? Вот что хотелось бы знать.

Трактирщик усмехается:

– Ну не свезло ли тебе? Как раз об этом я могу вам всем рассказать – потому что это случилось на этом самом месте.

Первым пришел Вильям.

Он прошел весь лес Мальзербе насквозь, но вполне бодр. Конечно, под рясой он покрыт засохшей кровью и, полагаю, несколько устал. Но день стоит ясный, а он уцелел в лесу. Больше чем уцелел. Шаг его размашист, а легкий ветерок несет освежающую прохладу.

– Откуда ты все это знаешь? – прерываю его я. Уж не сижу ли я за одним столом с колдунами, способными читать мысли?

– Большей частью от посетителей, что были тогда в трактире, – говорит трактирщик, – а частью догадался сам. Я помню, что это был за день, я знаю, какой длины ноги у парня, так что нетрудно вывести отсюда: он шагает широко.

Он, полагаю, прав.

– К тому же в такую долгую ночь порой не мешает приправить эль щепоткой вымысла.

Вильям уже прошел немало, когда впереди показалась группа паломников.

Они казались небедными – повозка их была расписана, а сами они одеты в ярко окрашенные рубахи и плащи. Это была семья богатых купцов, следовавшая в монастырь Сен-Дени. Я знаю об этом потому, что позже они заглянули ко мне.

Двое мужчин и женщина шли рядом с повозкой, в которой ехала почтенная дама и еще более почтенная дама, по-настоящему старая. Вильям поднял свою большую ладонь и помахал им. Он немалый путь проделал в одиночку и не прочь был бы с кем-то перекинуться словом. Да, конечно, тут были и женщины, но не крестьянки, к тому же старые.

Одна из старух увидела, что он машет, и что-то сказала мужчинам, идущим рядом с повозкой. Оба спутника повернулись к Вильяму и остановились посреди дороги. Женщина, что шла с ними, шлепнула лошадь по крупу и поспешила к повозке.

– Эй, друзья! – окликнул Вильям.

Мужчины стоя поджидали его. Молча. Когда Вильям подошел ближе, он смог разглядеть их получше. У старшего была густая рыжая борода. У младшего – вьющиеся рыжие волосы. Отец и сын. Они, казалось, нервничали. И их руки были скрыты под ярко расцвеченными плащами.

– Приветствую! – сказал Вильям. На сей раз менее уверенно.

– Стой! – сказал отец. – Открой лицо.

В тридцати шагах от них Вильям останавливается.

– Что?

Бородатый встревоженно смотрит на сына, потом опять на Вильяма.

– Сними маску, ежели не умышляешь злого.

Вильям растерянно моргает:

– Какую маску?

Юноша кусает губу и всматривается в него. Внезапно он извлекает из-под плаща короткий меч.

– Во имя Христа, не подходи!

Вильям понятия не имеет, что происходит.

Старший мужчина вытаскивает топорик.

– Разбойник ты иль дьявол, изыди!

Вильям продолжает растерянно моргать.

– Я не разбойник и не дьявол, я брат-бенедиктинец. Монах.

Рыжие сын и отец размахивают своим оружием, пытаясь казаться свирепыми. Но они не кажутся свирепыми. Они кажутся испуганными.

– Я монах, – повторяет Вильям, – слуга Бога. Я бы хотел присоединиться к вам. Мне немножко… одиноко.