Марина Дяченко - Ведьмин зов

Ивга подошла и остановилась за спиной. Он чувствовал ее, хотя она не касалась его. Слышал запах. Ощущал тепло кожи. У нее было особое умение стоять рядом, не касаясь. И быть при этом ближе, чем даже в постели.

— Я клянусь жизнью нашего сына, — сказала она шепотом, — что я на твоей стороне.

Спецприемник для неинициированных ведьм принял новых узниц. Помещение было похоже на дешевую гостиницу под усиленной инквизиторской охраной; Мартин сухо объяснил ведьмам, почему они здесь оказались и что их ждет дальше. Он был готов к истерикам и проклятиям — но ведьмы, накануне запуганные цепями, колодками и инквизиторскими подвалами, вздохнули с облегчением и тут же занялись практическими вопросами:

— А работа за нами сохранится эти две недели?

— А за еду отдельно платить не надо?

Мартин в который раз убедился, что в человеческой психологии понимает все еще очень мало и, возможно, ведьмы из Альтицы и ведьмы из той же Вижны — существа с разных планет.

В тот же день его навестил в офисе комиссар Ларри, сияющий, как люстра.

— Я глубоко уважаю людей, — пафосно говорил комиссар, — готовых признавать свои ошибки. Исправлять. Я всегда говорил: эти ваши тихони, «глухарки», опасны не меньше действующих! С теми все понятно, а эти вроде как невинные, и тут же — бах! Кровь ручьем! Шея набок! Если бы Майю Короб посадили под замок, сколько бы людей сейчас жили, а?

Он заметил реакцию Мартина и сменил тон:

— Прости, я ведь это не в укор говорю. Ты все правильно сейчас сделал, их надо запирать, нельзя не запирать. И, заметь, недовольных будет меньше, ты из их рук козыри все повыбьешь. А недовольные, ты знаешь, это социальная база для всякой дряни типа «Новой Инквизиции»… Молчу, молчу!

Он был неплохой человек, но иногда совершенно невыносимый.

Могила Майи Короб была покрыта высохшей травой. Стандартная табличка потускнела. Ни портрета, ни единого цветка. Мартин стоял, глядя в пространство, пока не услышал шаги за спиной.

— Простите, — сказал кладбищенский лум, не старый еще человек в темном осеннем плаще, с непокрытой головой, с внимательными ясными глазами. — Если вам не нужно утешение — я уйду.

Осколок древней традиции, утешитель на кладбище — а на самом деле сторож чужого горя. С древности люди знали, что мертвых надлежит отпускать, иначе навь, приняв их облик, явится к живым.

— Я еще не решил, нужно ли мне утешение, — сказал Мартин.

— Я не настаиваю. — Лум виновато улыбнулся. — Просто я никогда не видел, чтобы кто-то приходил к этой могиле… кроме вас. Она была сирота?

Мартин кивнул.

— Вы ее учитель?

— Я ее убийца, — сказал Мартин.

Лум, в своей жизни повидавший много, растерянно отпрянул:

— Значит, вы Мартин Старж…

Мартин опять кивнул:

— Вы думаете, мне не надо сюда приходить?

— Я думаю, — осторожно сказал лум, — что ее убийца — та ведьма, которая ее инициировала.

— Это философия, — отозвался Мартин. — Простите, мне пора. Возможно, я попрошу об утешении в следующий раз.

Он зашагал к выходу. В воротах кладбища, под черной кованой аркой, его догнал порыв ветра — и пробрал до костей.

В его квартире все напоминало об Эгле: ее тапочки в прихожей. Подушка до сих пор пахла ее духами, на чашке остался еле различимый след помады. Мартин повертел чашку в руках и снова не стал мыть: пусть прикосновение Эгле побудет с ним. До пятницы долгих три дня; непонятно, как он раньше жил без Эгле.

Коротко звякнул дверной звонок. Мартин на секунду подумал, что Эгле услышала его мысли — сорвалась посреди недели и прилетела.

За дверью никого не было. Мартин удивился: в этом доме арендовала квартиры солидная публика, никаких детей, способных на шалости с дверным звонком, он здесь представить не мог. Особенно поздним вечером. Входная дверь в подъезд надежно запиралась.

— Кто там? — спросил он громко.

Сверху, от чердака, потянуло сквозняком. Мартин поднял голову; двумя, а может, тремя этажами выше на лестнице стоял некто, кого Мартин не мог прочитать, определить, — мог только почувствовать на расстоянии.

Ведьма?

— Эгле, ты балуешься, что ли? — спросил он неуверенно. — Спускайся!

Ответа не было. Сквозняк тек по ступенькам, как вода.

Мартин прикрыл дверь квартиры. Сделал шаг вверх по лестнице и остановился, будто ногу приклеили к ступеньке. Нет, он туда не пойдет. Нет, он вернется, запрется, отключит звонок. Ему не часто приходилось испытывать страх, и он поразился, какое же это мерзкое ощущение.

Он вернулся в прихожую и взял из сейфа пистолет. Присоединил магазин. Руки подрагивали. Мартин с удивлением разглядывал дрожащие пальцы; бедные ведьмы. Они это чувствуют всякий раз, когда к ним сворачивает на улице инквизиторский патруль. Человек не должен бы такое чувствовать.

Он запер дверь на ключ. Двинулся вверх по лестнице, держа пистолет в опущенной руке. Существо или явление, которому он не знал названия, поднималось выше, убегало либо заманивало. В доме было девять этажей, выход на чердак заперт. У Мартина ручьем лился пот по спине: теперь расстояние между ними сокращалось. Это была ведьма… но не только. Что-то еще. Он не мог понять.

Инстинкт подсказывал, что дотянуться до нее, проникнуть в сознание, ударить, оглушить — очень плохая идея. Пистолет… был бесполезен, он взял его затем, чтобы справиться со страхом.

Глубоко дыша, неслышно ступая, он поднялся на площадку девятого этажа и посмотрел вверх. На лестнице около чердачной двери стояли ноги в кроссовках. Девичьи. Мартин сделал шаг, еще — и увидел ее лицо.

Школьная форма. Белая блузка. Шейный платок. Бледные щеки, тоскливые испуганные глаза; Майя Короб смотрела на него, прижавшись спиной к запертой чердачной двери.

— Вы меня сдадите?

Он не сразу смог заговорить: голоса не было. В горле пересохло.

— Сдают чемоданы, — сказал он медленно. — Ты ведь не чемодан?

— Мартин, — сказала она шепотом, будто только сейчас его узнала. — Вы меня теперь… прогоните?

Мертвая ведьма. Инициированная. Мертвая. Вот почему он не мог поначалу понять, кто перед ним.

— Я тебя не звал. — Он осторожно отступил спиной вперед, не выпуская навку из виду.

— Пожалуйста, не прогоняйте. — Она сглотнула, будто живая. Просто девочка, просто ведьма. Несчастная, бледная, напуганная. — Мне больше некуда идти.

— Ты помнишь, кто тебя убил?

— Это не важно. — Она не лукавила, как если бы он спросил ее, какого цвета плитка была в школьном туалете. — Меня никто никогда не жалел, кроме вас. И еще мамы. Но мама давно умерла…

Он спустился на несколько этажей. Постоял, глядя на пистолет в своих руках. Потом вернулся, взял ее за ледяную ладонь и отвел домой.