Борис Конофальский - Башмаки на флагах. Том первый. Бригитт [СИ]

— Ее мать, кажется, была сестрою старого графа, а отец был из холопов, то ли лакей, то ли конюх. А теперь она не только домоправительница, но еще и моя женщина, в чьих покоях я провожу ночей больше, чем в покоях госпожи Эшбахт.

Ответ был исчерпывающий. Молодой рыцарь приложил руку к груди и поклонился, показывая тем, что разговор о госпоже Ланге закончен.

И эта поездка ничего ему не дала. Странно это было видеть, но в мирное время и посреди дня ворота замка были заперты. Волков требовал к себе человека, кто скажет ему, что с бароном, и опять к нему вышел родственник. Вышел! Да никуда он не вышел, а кричал кавалеру с верхней площадки башни при воротах, откуда обычно лучники или арбалетчики кидают стрелы и болты.

Господин Верлингер, все тот же унылый и немолодой господин, кажется, дядя барона, не потрудился спуститься и кричал, как простолюдин, с башни:

— Нет, господин Эшбахт, увидеть вы его не сможете, господин барон еще не в себе, все еще страдает от раны!

И Волкову, как простолюдину, приходилось орать ему в ответ:

— Есть ли улучшение, нет ли жара у господина барона? Не гниет ли плоть вокруг раны?

— Жар почти не спадает, — чуть помедлив, отвечал господин Верлингер, — доктор все время кладет ему полотенца мокрые и лед.

«Мокрые полотенца и лед? Барон целую неделю не приходит в себя? Что за глупости». Волков и в первый раз сомневался в словах почтенного господина, а теперь и вовсе не верил ни единому его слову:

— Господин Верлингер, у меня была дюжина ран, никак не меньше, не соизволите ли вы позвать доктора, я хочу от него послушать, как протекает хворь, я кое-что понимаю в ранениях.

На башне опять, опять повисла тишина, и была она похожа на тишину замешательства, словно господин Верлингер не знал, что на эту просьбу ответить. Он даже исчез за зубцом башни, но видя, что докучающий ему гость не уезжает, наконец появился и крикнул:

— Сие абсолютно невозможно, доктор не отходит от постели больного.

— И спит у нее, что ли? — негромко, самому себе, сказал кавалер.

— До свидания, господин Эшбахт! — орал с башни почтенный господин, которому явно не терпелось закончить разговор.

— До свидания, господин Верлингер! — прокричал Волков напоследок.

Вернулся он домой замерзшим, голодным, усталым. Помимо того, с болью в ноге. И больше всего его злило то, что вся эта затея оказалась пустой. Упрямый Верлингер был не хуже всякого другого привратника. И в замок не пускал, и не говорил ничего.

А на пороге его встречала Бригитт, вся цветущая в своей молодой красоте. Так свежа она была сегодня, что никто бы не дал ей ее двадцати шести лет. Госпожа Ланге брала сама его шубу и берет, не давая дворовой девке помочь ему, той достались всего лишь перчатки, а Бригитт что-то щебетала, счастливая и красивая необыкновенно, а он был хмур, глядел на нее и в первый раз подумал о том, что уж слишком она прихорашивается. К чему быть такой пригожей, когда вокруг столько молодых красавцев, как фон Клаузевиц, и Максимилиан, и даже Гренер-младший? Зачем бередить им сердца и распалять кровь? Но ничего ей говорить не стал. Разве скажешь, если она так хороша сегодня и в таком хорошем расположении духа.

Ей он ничего не сказал бы, но почему-то еще перед домом попрощался с фон Клаузевицем, не став звать ни его, ни Максимилиана, ни Увальня на ужин вопреки своему обычаю.

Хмурый и задумчивый, он велел поставить свое кресло к камину, сел и снял меч и просил дворовую девку снять с себя сапоги и принести туфли. Госпожа Ланге на кухне хлопотала с ужином, уже спустилась сверху и жена с неизменным рукоделием. А он все думал и думал о том, что никак не может повидать барона. И это казалось ему странным. И повидать барона он очень хотел, хоть раненого, хоть мертвого. А тут жена отрывает глаза от шитья и говорит ему:

— Отчего вы сестру в гости никогда не зовете?

Вот уж чего не ожидал кавалер от жены, так это подобных вопросов. Никогда за ней не водилось особой любви к его сестре и ее детям. Поначалу он даже и не поверил, что правильно понял сказанное.

— Ну так что, позовете сестру на обед? Пусть будет к нам в гости, и пусть дети ее придут, — продолжала Элеонора Августа, видя, что муж не отвечает.

— Зачем вам это? — удивленно спросил Волков.

— От скуки, мне даже и поговорить в доме не с кем, с одной Марией говорю, у госпожи Ланге все хлопоты и хлопоты, поп наш, и тот заходит только раз в неделю, вы в делах да войнах нескончаемых, так пусть, что ли, ваша сестра приходит.

— Так сами и позовите, — сказал кавалер, все еще удивляясь поведению жены.

— Позову, — сказала Элеонора Августа. — А еще хочу знать, когда наш архитектор достроит церковь?

И опять Волков смотрел на жену удивленно:

«Уж не затевает ли чего?»

— Хочу к обедням ходить, — продолжала жена, снова берясь за рукоделие, — и причащаться как положено, исповедоваться в исповедальне, а не впопыхах, на скорую руку, как делает наш отец Семион, и не за нашим столом.

У церкви уже стояли стены, а те деньги, что кавалер дал на крышу, они с монахом решили потратить на часовню, что построили в честь невинно убиенного зверем брата Бенедикта. Как водится, собранных на часовню денег не хватило, и деньги церкви пошли на окончание строительства часовни. Кавалер ничего, совсем ничего не взял себе после победы над горцами, все отдал солдатам и офицерам. И сейчас, чтобы закончить церковь, ему нужно было тратить свое золото, которого и так оставалось немного, или залезть в то золото, что он взял у купцов. И то, и другое было совсем не хорошо. Но он прекрасно понимал, что церковь нужно было достраивать. Поэтому обещал:

— После Рождества святого, возьмусь за церковь.

— Да уж постарайтесь, а то мало того, что живу в захолустье, живу в крестьянском доме, так еще и церкви рядом нет, помолиться негде, — говорила жена, продолжая рукоделие.

Опять, опять эта дочь графа упрекала его, что не такова у нее жизнь, как она хотела. Что ни балов, ни пиров, ни приемов у нее нет, что с любовником ее так круто обошелся, что другие соискатели расположения замужних дам не скоро подумают о ней. Кавалер искоса посмотрел на жену: мало было ему боли в ноге, так еще и это. Он снова отвернулся к огню и велел звать к себе Сыча.

Сыч явился на удивление скоро. Был трезв и серьезен. Он после тюрьмы был все время серьезен и почти всегда трезв.

— Что, экселенц?

— Не дает мне покоя этот барон, — негромко начал Волков.

— Я слыхал, вы ездили к нему сегодня.

— Ездил, и опять впустую. Этот чертов его родственник даже на двор замка меня не пустил. Говорит, болен барон, без памяти лежит который день.

— Думаете, врет? Скрывает что-то?

— Думаю, — говорит кавалер, — но думами сыт не будешь. Ты займись-ка этим. Выясни, что с бароном.