Борис Конофальский - Башмаки на флагах. Том первый. Бригитт [СИ]

Сыч поглядел в огонь, подумал и заговорил:

— Шубу вы мне хорошую подарили, не по росту, конечно, но теплую. Думаю, возьму с собой Ежа, возьму у вас телегу крытую с хорошим мерином, поеду в Мален, куплю тесьмы, лент, платков да пряников. А оттуда поеду в земли барона, поторгую, послушаю, что говорят мужики. Может, в замок меня пустят, может, доктора увижу. Думаю, что мое лицо в тех местах никто не знает.

Волкову эта идея очень понравилась:

— Хорошо придумал. Так и делай.

— На товары да нам с Ежом на прокорм понадобится серебришко… — говорит Фриц Ламме.

Волков смотрит на него, ждет, пока тот назовет сумму.

— На товары, думаю, десять монет надобно, да нам с Ежом еще пяток.

— Десяти будет довольно, — сухо говорит Волков.

— Маловато, — говорит Сыч.

— Довольно будет, — начинает злиться кавалер, — мне церковь достраивать не на что. Все деньги, что мошенник Семион взял у епископа на церковь, уже потрачены. Теперь мне из своих ее достраивать.

— Хорошо, экселенц, десять так десять, — соглашается Сыч. — Авось не пропадем.

Ужин уже подали, и нога, согревшись, уже не так болела, и жена была не зла, как обычно, а Бригитт так и вовсе весела и за столом не умолкала:

— Ленты сегодня лучшим вашим сержантам меряла.

— Девицы ленты носят, — поправил ее Волков, — сержанты носят нарукавные банды, чтобы в бою и в строю сразу сержанта было видно.

— Да-да, банды примеряла, и они хороши, краски ярки, материи прочны, но вот у сержантов ваших одежда грязна очень, видно, они ее не стирают совсем.

— В походе не до чистоты, а уж в бою так и вовсе не до нее, — поясняет кавалер.

— Так то в войне, а мы на ход собираемся, весь город придет на нас смотреть, — говорит Бригитт и с аппетитом ест куриный бок, жаренный с чесноком.

И вот в этом она права.

— Велю одежду стирать и мыть, доспех всем велю чистить, — говорит Волков, тоже с удовольствием поедая курицу.

Ни он, ни Бригитт не видят, как к их разговору вдруг стала прислушиваться госпожа Эшбахт. Обычно ко всему безучастная, за столом молчаливая, а тут вдруг заинтересовалась.

— Велите, велите, а то шествие уже через два дня. — говорит госпожа Ланге.

Элеонора Августа отрывается от трапезы, смотрит на мужа, но спрашивает у Бригитт:

— И что это за шествие вы устраиваете?

— То не мы устраиваем, — говорит Бригитт, она довольна и словно хвастается, — то город в честь победы нашего господина над горцами просит его быть с шествием на Рождество. Город сам оплатит нам барабанщиков и трубачей, а мы будем шествовать от южных ворот до кафедрала, где епископ будет читать рождественскую мессу.

Волков вздыхает, понимая, что зря Бригитт болтает так много. И как в воду глядел, жена вдруг кладет кусочек курицы, что держала в пальчиках, в тарелку, смотрит на Волкова, и во взгляде ее читается удивление и даже обида.

— Господин мой, отчего же вы не говорили мне, что город просил вас провести шествие? Почему же я ничего не знаю о вашем шествии?

Волков сам удивляется в свою очередь. И он, и его господа офицеры, и Бригитт неоднократно говорили об этом, тут же, в этой зале, за этим столом, в присутствии госпожи Эшбахт. Как она могла не слышать их разговор? И пока он удивлялся и думал, что ему ответить, заговорила Бригитт:

— Так это оттого, что вам славные дела господина нашего не интересны.

О Господи! Уж лучше бы она молчала. Элеонора Августа напряглась, вытянулась, выпрямила спину и стала нервно вытирать полотенцем жирные пальчики, не отводя ледяного взгляда от госпожи Ланге. А потом, все еще смотря на Бригитт, сказала твердо и явно адресуя слова только ему:

— Желаю на шествии при вас быть и на мессе праздничной у епископа при вас быть, как жене положено.

— Хорошо, — успел сказать Волков, пока Бригитт еще чего не сказала.

Но Бригитт и не думала замолкать:

— Да к чему вам это? Хочется вам таскаться по холоду? Сидели бы уж дома.

Тут Элеонора Августа вытерла руки, отбросила полотенце и встала и, так же глядя на Бригитт, сказала Волкову:

— На шествие я поеду, хочу мессу епископа слушать и при муже своем сидеть, — она помолчала и добавила победно: — Господин мой, прошу вас нынче ночью спать в моих покоях. Устала я одна спать, словно незамужняя какая.

Сказала и, выйдя из-за стола, пошла к лестнице, что вела на второй этаж.

Волков молчал, даже и знать не знал он, как ему быть в этой ситуации. Что сделать? Что сказать? Бригитт же покраснела от злобы, так была зла, что стала не так хороша, как обычно, так зла, что ногти на пальчиках, что стакан сжимали, побелели.

Это ему было не присуще, но кавалер решил, что этот раздор в его доме сам утрясется. Уляжется и забудется, как и все бабьи склоки. Без его вмешательства. Две женщины, законная и желанная, сами уже найдут способ, как им жить под одной крышей. Ну а как иначе, им три раза в день придется садиться за один стол, встречаться, ходить по одним комнатам, разговаривать. Может, уже и не будет про меж них прошлой сердечности, когда Элеонора Августа и Бригитт были компаньонками, но уж найдут они слова и договорятся, как жить без кошачьих драк. Все-таки не хамская кровь в них текла, кровь в обеих была самая что ни на есть благородная. Графская.

Волков помнил, что во всех женских бандах, что ходили за любым войском, всегда поначалу случались склоки и драки. Сначала дрались из-за места в колонне. Всем хотелось идти вместе со своими повозками сразу за солдатским обозом, а не плестись в самом конце за арьергардом. Дрались за место в лагере, всем хотелось быть поближе к воде и к офицерским палаткам, а не у отхожих мест. За право торговать вином и даже за право торговать телом в каком-нибудь привилегированном и поэтому состоятельном отряде. В общем, поводов рвать друг другу космы у женщин было предостаточно. Маркитантки и девки гулящие при любой возможности били друг друга. Таскали за волосы друг друга так, что вырывали из голов клочья, оставляли проплешины. Лица друг другу царапали так безжалостно, что потом даже бывалые солдаты, видавшие всякие раны, смотреть на окровавленные женские лица не могли. Впрочем, солдат это забавляло, они с удовольствием сбегались смотреть на «кошачью войну», которая случалась всегда в начале похода. В ругани, в визге, в драках кое-как выстраивалась женская иерархия, появлялось свое «чинопочитание». Потом в женском «войске» постепенно наступал мир. Всем становился ясен их статус и их место в войске, все все понимали, все уясняли, кто, и где, и чем может торговать и кто, и когда, и кому может дарить ласки, женщины успокаивались. В войске наступал мир, который совсем изредка прерывался дракой. Эти драки носили уже сугубо коммерческий характер. Били, как правило, хитрюг, которые думали, что умнее всех остальных. Когда какая-то девица переспала не с тем, с кем ей положено, или, что еще хуже, сбивала цену на ласки, вот таких били и отнимали у них заработанное. Били и маркитанток, если, к примеру, она зашла торговать остатками пива в расположение отряда, где ей это делать не положено.