Маргарита Блинова - Война за ведьмино наследство [litres]

Похищать чад Заленваха планировалось сегодня, о чем близнецы узнали по дороге в школу. Предприимчивые братья быстро смекнули, что в руках похитителей может оказаться не так весело, как на свободе, потому устроили диверсию, сбежали и затаились в ближайшем лесочке, где встретили уже меня с Рексом.

– Госпожа Кэбот, мне так неловко, – стенал господин Заленвах, смущенно поглядывая на окружающих. – Поймите меня правильно, я прихожу с совещания и нахожу на столе записку, что моих сыновей похитили. Мы вместе с внутренней службой безопасности дежурим у кристалла связи, ожидая дальнейших инструкций похитителей, и тут вы! О, Семиликий, когда вы показали мне кусок мяса, я едва не отключился от ужаса.

Все мое нутро сочувствовало несчастному и на редкость впечатлительному отцу. Судя по виду застывшего рядом Рекса, тот вообще был готов пообещать мне поститься весь следующий месяц, лишь бы беспокойное семейство Заленвахов поскорее покинуло уже ставшие родными пенаты. Родными и разрушенными.

Вперив в своеобразную семейку свой полный гнева взор, я встала, гордо распрямила плечи и…

– Вы! – ткнула я пальцев в главаря пустынников. – Да-да, вы! Вы станете моим понятым.

– Зачем? – осторожно уточнил тот.

Воображение рисовало картины мести. В этих чудесных набросках реальности на полу кухни красовались обведенные магическим мелком силуэты тел, а меня волокли под белы рученьки в места лишения свободы. Поэтому я призвала на помощь жадность, сунула в руку опешившего пустынника лист бумаги и скомандовала:

– Пишите: «Место преступления – кухня. В процессе ошибочного вторжения команды внутренней безопасности уничтожены деревянные рамы, выбито окно, обнаружен скол на кухонном фасаде, царапина на подоконнике…» Подвиньтесь, вы мешаете мне проводить осмотр. Ага! «…погнут раритетный половник, передающийся из поколения в поколение, появилась трещина на чашке…»

– Тетя Итара, а что вы делаете? – заинтересовался один из близнецов.

– Как что! Провожу опись…

А когда закончу и оценю размер ущерба, господин Заленвах знатно потратится на компенсацию за учиненный погром.

Кто меркантильная? Я меркантильная? Да, я меркантильная!

Положение, знаете ли, обязывает.

Как говорится, бедняк не может быть расточительным.

Опись заняла где-то минут десять, после чего пустынники умчались на другой вызов. А я быстро сверилась со средней ценой на загубленные вещи или их восстановление и приписала напротив каждого пункта кругленькую сумму.

Оценить золотом моральный убыток не вышло. Но это не значит, что я не попыталась.

– Госпожа Кэбот, умерьте свой аппетит! – возмущался отец семейства, просматривая бумагу. – Это же грабеж!

Заленвах оказался состоятельным. Состоятельным скупердяем.

Я поняла это сразу, как только мы сели за стол переговоров.

– Это компенсация за моральный ущерб, – стояла я на своем.

– Да за такие деньги можно купить еще один дом!

Ой насмешил! Да с такими ценами на недвижимость, как в Холдоне, можно купить разве что будку.

Стребовать кругленькую сумму за возмещение убытков, которые понес дом после игрищ близнецов и вторжения пустынников, оказалось проще простого, однако на компенсации морального ущерба Заленвах заартачился и встал на дыбы.

– Я, конечно, признаю, что должен оплатить вам разрушения и неудобства… Да я даже готов расстаться с сотней талеров, которую вы затребовали в качестве моральной компенсации себе лично, но платить двадцать талеров за, цитирую: «…ущерб, нанесенный душевному здоровью ручной рыси по кличке Рекс», – это уже наглость!

Рекс моментально вскочил, ощерился и зарычал, демонстрируя, что котики тоже имеют тонкую душевную организацию. А если страдают они, то в панике разбегаются другие.

– Папа! – поддержали рысь близнецы.

– Намордник, – дрожащим голосом прошептала я, промокая краешком кухонного полотенца сухие глаза. – Ваши люди надели на Рекса намордник!

– Ладно, – обреченно выдохнул Заленвах, продолжая читать, считать и округлять глаза.

Близнецы пили чай с черничным вареньем из запасов бабки, я же тихонько сидела на противоположной стороне стола и с затаенным злорадством ожидала, когда господин «большая шишка в городской мэрии» дойдет до суммы моральной компенсации, затребованной мной для петуха.

А что такого? Бедная несчастная птичка недосчиталась перьев в своем шикарном черном хвосте. Это определенно скажется на ее обязанностях по кукареканью. И потом, женщины, простите, куры любят глазами. А тут плешивый хвост! Еще неизвестно, сколько любящих сердец разобьет эта досадная прореха.

– Сколько!!! – Заленвах задохнулся от возмущения и вскочил. – Это же… Вы… Да я… – не мог найти цензурных слов отец семейства.

– Ку-ра-ре-ру! – пропел петух.

Звук напомнил бензопилу, вгрызающуюся в массив дерева.

Потратив еще с полчаса на препирательства и торг, охрипнув и понервничав, мы пришли к согласию. Оно заключалось в том, что господин Заленвах подписывал чек на восстановление дома и скромную компенсацию в сто пятьдесят талеров, а я больше не заикалась про подорванное душевное здоровье петуха, кур, пауков, домового, привидения хомяка (да-да, о нем я тоже вспомнила!) и других обитателей дома.

– До свидания, тетя Итара! – вежливо крикнули мальчишки, выбегая из калитки.

Я даже вздрогнула от перспективы. Семиликий, убереги меня от повторной встречи с этими дьяволятами. Судя по враз побледневшему лицу Заленваха, он молил в схожем ключе.

Проводив гостей, оставила Рекса во дворе, а сама пошла собирать выбитые стекла и сметать осколки бабкиного сервиза. Пустынники, конечно, подняли опрокинутые детьми шкафы и даже вернули на место выбитую дверь, но всех последствий атаки устранить не смогли.

Медленно, но неуклонно наступал вечер, а с ним и холод. Дом и так плохо прогревался, а с выбитыми окнами я рисковала уже к утру стать весьма эффектной сосулькой.

Пришлось потратить полчаса времени на то, чтобы закрыть обнаруженной в хозяйстве фанерой выбитое на кухне окно, заткнуть щели тряпками и заслонить подушкой. Не идеально, но ладно.

А затем я вышла на террасу, окинула взглядом фронт работ и метнулась в чулан за материалами. И вот тащила я, значит, охапку одеял, в зубах – единственный обнаруженный в хозяйстве гвоздь, в душе тихо тлело раздражение, как вдруг с улицы донеслось донельзя ехидное: