Оксана Головина - Тьма и пламя [= Сердце Томарина (с 18-ой по 30-ю главу) + Танец огня)] [litres]

Тишину в Белом зале нарушали лишь два голоса. Давно смолкла музыка, и казалось, что присутствующие затаили дыхание, не сдвинувшись с места, и наблюдали за происходящим. Удерживая Трин за руку повыше локтя, Кристиан и сам сейчас не сводил глаз с центра огромного заснеженного зала. Негодование вскипало в нем жаркими волнами, но некромант прекрасно понимал, по какой причине Деверукс умолчал о подобном вмешательстве. Но и Лейтон! Когда он успел договориться с дедом?

– Я – твое проклятие, Фемир. И память о тех днях никогда не отпустит тебя. Я буду следовать за тобой, куда бы ни пошел. В твоих мыслях. В твоих снах. В твоем отражении. Я буду стоять у твоего изголовья, слушая, как последний вздох покидает твое тело. И последним, что ты увидишь перед смертью, будет мое лицо, – звучал спокойный голос Райана, надеявшегося, что хватит сил завершить все до того, как он исчезнет. Скоро рассвет…

– Нет… – мотал и мотал головой Синхелм. – Ты – мертв! Тебя нет!

– Ты так уверен в этом?

– Я убил тебя… Я убил тебя… И пепла не осталось. Поэтому – исчезни! Прочь! Прочь!

Тенью стоял неподалеку седовласый Виберт Брант. Старик держался с вызывавшим уважение достоинством, наблюдая за агонией истинного убийцы своего единственного сына.

С другой стороны, у приоткрытой двери, темнела фигура в длинной накидке. Лица далийского ведьмака Кристиан не мог видеть. Низко надвинутый капюшон скрывал его от посторонних глаз. Но и ни к чему это. И так прекрасно был осведомлен в том, что незваный гость служил королю. Сильнейший морок, наведенный на Синхелма, наверняка его рук дело. Никто лучше далийцев не владел этой магией.

Рэйван подумал, что владей он ведьмачьей силой, то навеки оставил бы пресловутого героя королевства под его воздействием. Так же, как и Синхелм искалечил в свое время душу Трин. Но у далийца был иной приказ. И морок пал, отпуская разум убийцы.

Тишина была оглушающей, и ничего, кроме своего прерывистого дыхания, Синхелм не слышал. Не хотел слышать. И не хотел видеть, ослепленный неожиданной белизной зимы, охватившей зал. Он не был в лесу. Стоял посреди Белого зала. Окруженный теми, кто слышал каждое слово. Теми, кто никогда не должен узнать правду. Теми, для кого он до конца должен оставаться спасителем. Героем. Великим Фемиром Синхелмом. Освободителем Камеладера…

И зло охватило его. Жгучее, нестерпимое, оно выжигало руны на коже и призывало огонь. Ненависть к посмевшему заманить в позорную ловушку была так велика, что полностью завладела Синхелмом. Но пол дрогнул под ногами, а звон люстр и зеркал, грозящих разлететься на тысячи осколков, отрезвил его. Синхелм обернулся, слыша за спиной шаги. И теперь смотрел только на человека в простой накидке, шедшего по залу среди расступавшихся гостей. Он остановился неподалеку от Синхелма и скинул капюшон. Ропот прошел по залу, и все присутствующие склонили головы, приветствуя своего правителя.

Ламон не смотрел на подданных, будто сейчас находился один на один со своим генералом. Пол все продолжал дрожать и пульсировать. Многочисленные зеркала и стекла пошли опасными трещинами. Тем не менее король не был в ярости, не был зол. Сейчас, глядя на него, Трин будто видела себя со стороны. Разочарование. Горечь предательства. Это читалось на лице Ламона. Это то, что чувствовала и она, когда узнала правду.

А затем горечь сменилась брезгливостью, когда Синхелм протянул руку, будто и в самом деле мог коснуться венценосного гостя. Ламон знал… Знал, когда отправлялся сюда из Деспина. Знал правду все время, когда отсутствовал Деверукс. Наверное, только это спасло Ард от разрушения и позволило королю совладать с чувствами, держась с таким величием.

– Остался ли кто-то в этом мире, кого ты не предал, Фемир?

– Мой король… Это все ложь! Происки врагов!

Ламон стремительно вскинул руку, обрывая слова генерала. Повинуясь этому жесту, в зал вбежали стражи, ожидавшие знака короля.

– Я дарую тебе посмертное помилование, мятежная душа, – произнес правитель, глядя на молчаливого Райана. – Поскольку предстоит тебе увидеть последний рассвет, милостью нашей озвучиваю повеление немедля.

Ламон гордо поднял голову, и темная корона блеснула в его волосах.

– Пред всеми присутствующими в зале, ставшими невольными свидетелями, повелеваю! Даровать посмертное оправдание Райану Дэнвею – сыну Аркела Дэнвея, ранее обвиняемого в убийстве Ариса Бранта. Повелеваю! Считать Трин Синхелм, ныне – Трин Рэйван, кровной дочерью Райана Дэнвея, с полноправной претензией на наследование рода и земель Томарина. Повелеваю! На основании личного признания Фемира Синхелма и соучастия Фергаса Эрвига в совершенном убийстве заключить обоих под стражу для окончательного вынесения приговора в Деспине.

– Мой король! – снова воззвал к нему Синхелм, падая на колени. – Мой король! После стольких лет… После стольких лет верной службы… Я ведь сделал это для своего народа! Я все сделал верно… Мой король…

– Твой король ведь так глуп! – Губы Ламона презрительно изогнулись, когда он посмотрел на белого как снег подданного. – Поэтому ты будешь осужден перед народом Камеладера. На главной площади Деспина. Как безродный смертный. Лишенный всех званий и титулов. Как предатель и убийца. И твой жалкий сообщник разделит твою участь.

Король едва глянул на бывшего декана боевого факультета Арда, пытавшегося освободиться от уводивших его стражей. Фергас все выкрикивал проклятия в адрес Синхелма, тщетно силясь разглядеть его за рядом гостей. Никто не посмел прервать короля или обернуться вслед за арестованными, выведенными из зала. Сплетни, слухи, невероятные новости еще долго будут греметь в королевстве. Но сейчас каждый из присутствующих гостей молчал.

Глядя, как рассвет окрасил горизонт алыми красками, Ламон обернулся, обращаясь к Трин:

– Я, Ламон Великолепный, благословением светлейшей Лейны король Камеладера, принимаю благодарность Трин Рэйван за бесконечную доброту и мудрость принятого мною решения. И моим величайшим благословением позволяю проститься с отцом.

На этот раз в голосе правителя не было ни привычного пафоса, ни негодования. Пусть и говорил, как обычно, восхваляя себя, но Трин прекрасно поняла, какие чувства Ламон на самом деле хотел передать. И была благодарна.

Рука Кристиана разжалась, отпуская руку девушки. И Трин пошла вперед, не чувствуя ни чужих взглядов, ни чьего-либо присутствия в зале. Спешила она, спешило и солнце, будто соревнуясь с нею. Ей так хотелось остановить время! Но она прекрасно знала, что его всегда будет мало. Она должна отпустить. Должна позволить раненой душе упокоиться, исцелиться в царстве светлой Лейны. Там, где отец сможет наконец встретиться с матерью.