Екатерина Горина - Морок [СИ]

— Ах, как это все-таки утомительно! — вслух сказала королева.

— Что именно, моя королева? — рядом послышался чарующий бархатный голос.

Евтельмина даже немного подпрыгнула на месте от удивления. Рядом с ней все это время находился тот самый черноглазый флейтист. Евтельмина кинулась быстро соображать, что именно она сказала вслух, а что — подумала про себя, молча. Вдруг все это время она болтала с самой собой без умолку, а он слышал это?

— Ты давно тут, мой мальчик?

— Мы встретились с вами у библиотеки…

«Ах, наверное, он слышал все, что я наболтала сама себе!» — королева до боли прикусила губу. И в этот момент ее поразила новая догадка. «А что, если флейтист уже знает про слуховые ходы. Иначе, как объяснить то, что он все время оказывается там, где и она. Да, влюблен, конечно, влюблен, подкарауливает! Но как же он узнаёт, где караулить?»

— Что ты там делал?

— Гулял, знаете ли, там особенный воздух.

— Да-да, воздух там действительно не такой, как повсюду. И часто ты там гуляешь?

— Бывает, иногда.

— Что-то я раньше там тебя не встречала, — схитрила королева. — А ведь я там бываю почитай, что каждый день…

— И правда, удивительно, ведь я тоже! — не растерялся музыкант.

Толстая неуклюжая женщина с перевязанными какими-то грязными тряпками ногами плюхнулась на землю в придорожных кустах. И тут же взвыла, потому что вместо мягкой травы и податливой земли ощутила, как что-то весьма недружелюбно врезалось ей в правую ягодицу. Она, кряхтя, заворочалась на месте, пытаясь развернуться и разглядеть обидчика.

Чем-то твердым оказалась прекрасная книга с удивительно дорогой и нарядной обложкой, в которую были инкрустированы разной величины камни, по виду драгоценные.

Повертев ее немного в руках, толстуха сунула в черный заплечный мешок и устроилась на земле поудобнее, чтобы с комфортом позавтракать. И свой завтрак, завернутый в еще более грязные тряпки, чем ее ноги, она уже рассматривала с куда большим интересом, чем найденный фолиант.

Аксинья не пожалела ей ни вонючего сыра, ни плесневелого хлеба. Толстуха вздохнула, припоминая свой разговор в трактире с поварихой.

— Что ж ты, старая, а детей не оставила на свете, кто тебе воды подаст? В гроб-то все мы ляжем, да только перед тем, как лечь, пожить придется, тут-то дети пригодились бы.

— Не твое дело, — буркнула Аксинья и передумала отдавать ей собранное в дорогу, велев обождать еще немного.

«А ведь в первый раз она мне что-то хорошее собрала, это уж верно», — рассуждала толстуха. — «И тряпка вот почище была, и вышитая. Чего это она вдруг взбеленилась? А я с чего про детей начала разговоры разговаривать? Хорошая ведь тетка. Что меня все время куда-то то волокёт, то поговорить тянет».

— Здравствуй, девица, — хрипло и весело прозвучало совсем рядом неожиданное приветствие.

Толстуха обернулась и, прикрыв глаза от солнца рукой, разглядывала двоих занюханных путников, одного — постарше и наглого на вид, второго — помоложе и крайне тощего. Пока она соображала, кто из них мог к ней обращаться, тот, что постарше подсел к ней ближе, запустил руку в ее завтрак и, уже аппетитно чавкая, повторил приветствие:

— Здравствуй, девица! Пожрать не найдётся?

— Откуда ж? — привычно ответила на дорожный вопрос толстуха. — Саму бы кто накормил…

— Да уж, тяжело тебе, бабонька, — посмеивался старик.

— Тяжело, старинушка, — отозвалась она, глядя, как исчезают остатки её перекуса у него во рту.

Ещё мгновение помешкав, толстуха резко вскинула ладонь и хорошенько врезала её ребром деду по горлу. Он закашлялся, мгновенно покраснев и задыхаясь.

— А ты, бабонька, не промах…

— Ты, старый, и у ребёнка леденец не вытащишь, — ощетинилась тетка, ловко подъедая остатки своего завтрака. — Что? Съел? Или еще наддать?

— Нет уж, сыты по уши. А сыр твой вонючий тебе ведь Аксинья дала? Этакая мразь только у неё водится…

— Точно, она…

— А ты добрым людям этого г. вна пожалела…

— Ладно, чего уж там. А Аксинье своей приветы шли от меня, скажи, мол, ела и нахваливала.

Оба они уже смеялись, ловко переворачивая общение и всячески подъелдыкивая один другого. В этой словесной перебранке оба находили какое-то особенное удовольствие, которое не мог понять юноша, оставшийся стоять за их спинами, маясь от голода на солнцепёке. Тот пытался решить, слушая их, за кого ему надлежит заступиться: за слабую женщину, умело, однако ж, вырвавшую из горла нахального старика еду, или за нахального старика, ворующего из-под носа женщины провиант.

— Ладно, мать, — прервал его размышления старик. — Скажи-ка ты нам вот что. Что там у Аксиньи? Георгий дома или в отъезде куда по делам?

— Все дома. Вас только нет, — съязвила толстуха.

— А вы куда идёте? — попытался вклиниться в разговор Иннокентий.

И Казимир, и новая тётка глянули недобро на юношу.

— А вот такие вопросы на дороге задают только разбойники или королевские псы, — поучительно сказала толстуха.

— Ну и пожалуйста, а что, про Книгу тоже нельзя спросить? — обратился юноша к Казимиру, как будто советуясь.

— Отчего ж нельзя? Про книгу — можно.

Иннокентий перевёл взгляд на толстуху, а та уже держала на вытянутой руке роскошный фолиант:

— Эту? — спросила она.

— Её! — сглотнул Иннокентий.

— Ну так, значит, иду я за тобой, Кеша…

— Вот те раз! — хлопнул себя по коленям Казимир. — Пошли к Георгию тогда все вместе, я давно ногой бараньей хочу чарку закусить!

Вскоре компания кряхтя и охая, гудя желудками, как сводный королевский оркестр, добралась до корчмы.

Иннокентий, несмотря на яркий дурманящий и аппетитный запах копчёной рыбы, попятился.

— Не трусь, малец, в этот раз по-другому всё будет, — подбодрил его Казимир.

Толстуха тоже неуверенно шагнула через порог. Процессию возглавил старик.

— Здорово, Аксинья! — крикнул он, входя в помещение.

Из-за полинялых занавесок, перегораживающих выход во двор, выглянула баба и тут же, расцветя и разулыбавшись, двинулась к Казимиру по её собственному выражению «почеломкаться».

— Что, Георгий дома? — спросил он её.

— Дома-дома, вышел только, к вечеру будет. Садитесь, гости дорогие. Привет, молодой, — хлопнула она по спине Иннокентия. — Куда ж ты утёк-то?

Иннокентий не нашёлся, что ответить, а Аксинья уже сверлила глазами толстуху.

— Что? Сыр мой понравился?

— Ещё как, тётенька, за добавкой вот пришла, — рассмеялась тётка.

Пока гости рассаживались, Аксинья улизнула за полинялые занавески и через некоторое время явилась оттуда вновь, но уже парадно неся на широком плоском блюде несколько копчёных дымящихся огромных рыб. Все это великолепие она торжественно водрузила на центр стола и не уходила, ожидая похвалы.