Кристофер Мур - Грязная работа [litres]

– Так что, – сказал он, – если Беличий Народец считал меня плохим парнем, чего ж тогда они меня спасли от сточной гарпии в метро на прошлой неделе? Они кинулись на эту гадину, и я успел удрать.

Одри пожала плечами:

– Не знаю. Предполагалось, что они просто за вами следят и сообщают мне. Должно быть, сообразили, что на вас охотится такое, что гораздо хуже вас. Они же в душе люди, не забывайте.

Она остановилась перед дверью в кладовку и повернулась к Чарли и Свежу. Битвы на улице перед домом она не видела, но Эстер подглядывала в щелочку и рассказала Одри про женоподобных тварей, которые напали на Чарли. Эти странные люди – явно союзники, занимаются примерно тем же, что она полагала своим священным долгом: помогают душам – перейти к – дальнейшему воплощению. Но метод? Можно ли им доверять?

– Значит, судя по тому, что вы, ребята, говорите, везде ходят тысячи бездушных людей, так?

– Вероятно, миллионы, – ответил Чарли.

– Может, это и объясняет результаты последних выборов, – сказала она, стараясь потянуть время.

– Вы же говорили, что вам видно, есть у человека душа или нет, – сказал Мятник Свеж.

Он верно заметил, но, видя бездушных, Одри не думала ни об их количестве, ни о том, что бывает, если новоумершие не совпадают с новорожденными. Она покачала головой:

– Стало быть, переход душ зависит от материального приобретения? Это же так… не знаю… постыдно.

– Одри, поверьте, – сказал Чарли. – Нас обоих механика этого дела озадачивает так же, как вас, а мы – ее инструменты.

Она посмотрела на Чарли – по-настоящему на него посмотрела. Он говорил правду. Он пришел сюда сделать что-то правильное. Одри распахнула дверь в кладовку, и всех омыл красный свет.

Кладовая была величиной с современную спальню, и все полки до потолка, а также бо́льшая часть пространства на полу были заставлены пылающими сосудами души.

– Ничего себе, – сказал Чарли.

– Я собрала сколько могла. Вернее, Беличий Народец собрал.

Мятник Свеж нырнул в кладовку и встал перед стеллажом с компакт-дисками и виниловыми пластинками. Сколько-то он выхватил с полки и стал перебирать, затем повернулся к Одри и показал ей веер из полудюжины коробочек:

– Это из моего магазина.

– Мятник, она уберегла их от плохих парней, – сказал Чарли, шагнув в кладовку. – Возможно, спасла их, а то и нас с вами.

– Фиг там, мужик, все началось из-за нее.

– Нет, это было неминуемо. Я видел в другой “Большущей-пребольшущей книге”, в Аризоне.

– Я просто хотела им помочь, – сказала Одри.

Чарли уставился на компакты в руках Мятника. Потом, словно бы впав в транс, протянул руку и взял диски, будто завязшие в какой-то густой жидкости, перетасовал и убрал все, кроме одного, осмотрел его, перевернул, прочитал, что написано с тыльной стороны. И плюхнулся на пол. Одри едва успела придержать ему голову, чтобы затылком не стукнулся о полку.

– Чарли, – сказала она, – вам нехорошо?

Мятник Свеж присел на корточки рядом, хотел забрать компакт-диск, но Чарли не отдал. Мятник взглянул на Одри.

– Это его жена, – сказал он.

Одри увидела, что на задней стороне коробочки выцарапано имя “Рейчел Ашер”. В душе ее что-то всколыхнулось. Бедный Чарли. Она обняла его за плечи.

– Мне так жаль, Чарли. Простите меня.

На компакт-диск закапали слезы, и Чарли не поднял головы.

Мятник Свеж встал и покашлял. На лице у него не читалось ни ярости, ни упрека. Ему, кажется, было даже как-то стыдно.

– Одри, я несколько дней мотался по городу на машине. Я бы не отказался от такого места, куда можно кинуть кости, если вы меня пустите к себе.

Та кивнула, не отрывая щеки от спины Чарли:

– Спросите у Эстер, она вам покажет.

Мятник Свеж, пригнувшись, вынырнул из кладовки.

Одри не отпускала Чарли еще долго – баюкала его, и хотя он окончательно потерялся в мире компакт-диска, где жила любовь всей его жизни, а она, Одри, осталась снаружи, на корточках посреди красного сияния безделушек со всего света, она плакала вместе с ним.

Прошел час, а может, и три, – вот так течет время любви и скорби. Чарли повернулся к ней и спросил:

– А у меня есть душа?

– Что? – не поняла она.

– Вы сказали, что видите, как у людей внутри пылает душа. У меня она есть?

– Да, Чарли. Да, у вас есть душа.

Он кивнул, снова отвернувшись, но и прижавшись к ней:

– Хотите взять?

– Не-а, у меня своя, – ответила она. Но так было не вполне.

Она взяла компакт у него из рук – прямо-таки отцепила его руки от коробочки – и поставила к остальным на полку.

– Давайте дадим Рейчел немножко отдохнуть и пойдем в другую комнату.

– Ладно, – ответил Чарли. И позволил ей себя поднять.

Наверху, в комнатке, где по всему полу были разбросаны подушки, а стены увешаны портретами Будды, возлежащего в лотосах, они долго сидели и разговаривали при свече. Делились историями, рассказывали, как дошли до того, до чего дошли и чем стали, а когда с этим было покончено, говорили о своих утратах.

– Я видел это снова и снова, – сказал Чарли. – Больше у мужчин, чем у женщин, но определенно – у тех и у других. Жена или муж умирает, и оставшийся жить словно привязан к умершему, как в альпинистской связке. Словно второй человек упал в расщелину. Если оставшийся жить не отпустит трос – не обрежет его, – наверное, – мертвый утащит его с собой прямо в могилу. Со мной бы так и случилось, если б не Софи и даже, может, если б я не стал Торговцем Смертью. Происходило что-то больше меня, что-то больше моей боли. Я только поэтому и дожил досюда.

– Вера, – ответила Одри. – Чем бы она ни была. Забавно – когда ко мне пришла Эстер, она была зла как черт. Умирала и злилась. Сказала, что всю жизнь верила в Иисуса, а теперь вот умирает, а Он обещал, что она будет жить вечно.

– И вы ей: “Ну что, Эстер, вам не позавидуешь”.

Одри кинула в него подушкой. Ей нравилось, что на такой мрачной территории он видит глупости.

– Нет, я ей сказала, что Он говорил другое: она будет жить вечно. Только Он не сказал как. Веру ее вовсе не предали, ей просто нужно шире ее понимать.

– Что совершеннейший пиздеж, – сказал Чарли.

Еще одна подушка отскочила от его лба.

– Нет, это не брехня. Если кто и способен понять, как важно, что книга не разжевывает все детали, то это вы… Мы все то есть.

– Вам нельзя говорить слово “пиздеж”, да?

Одри невольно покраснела и обрадовалась, что свеча горит тускло и оранжево.

– Я тут о вере говорю – неужели на меня так трудно не наезжать?

– Простите. Я понимаю – или мне кажется, что понимаю, – о чем вы. В смысле, я понимаю, что здесь наличествует какой-то порядок, я просто не знаю, как можно сочетать, скажем, католическое воспитание с “Тибетской книгой мертвых”, “Большущей-пребольшущей книгой Смерти”, торговцами старьем, продающими вещи, в которых хранится человеческая душа, и злобными летучими бабами в канализации. Чем больше я знаю, тем меньше понимаю. Я просто делаю.