Юрий Силоч - Рыцарь пентаклей

— А долго ещё до Брунегена? — поинтересовался Орди больше для того, чтобы сменить тему.

— Брунгена. Без всяких «е», — недовольно отозвался Тиссур. — Лиг с пятнадцать.

— Что ж, уже неплохо. По две-три лиги в сутки… — быстро сосчитал в уме Орди. — Дней через шесть доберёмся.

— Ух ты, — удивился череп. — Ты умеешь считать?

— Да, — ответил юноша, чувствуя непередаваемое: «Да, я превзошёл твои ожидания».

— Почему же ты не сказал об этом раньше? И где ты учился?

— Приют при монастыре Всех Богов, — сказал помрачневший Орди и добавил, желая обрубить на корню разговор, вызывавший неприятные воспоминания: — Тяжко там было.

Не хотелось вспоминать даже на миг о холодном сарае высоко в горах, где сквозь щели задувал ледяной ветер, приносивший мелкие колючие снежинки. В приюте редко кормили, зато очень часто наказывали, причём довольно изощрённо. Собственно, разнообразие наказаний было единственным разнообразием, доступным подопечным Матери-настоятельницы. Эта мерзкая старуха, высушенная и вымороженная горными ветрами, с рыбьими глазами и вечно искривлённым в неудовольствии ртом была главным персонажем детских ночных кошмаров. Казалось бы, у детей с их прекрасно развитым воображением должно быть множество других страхов, зачастую не имеющих отношения к реальности. Но это выглядело странно только для тех, кто не пробовал триста раз вознести благодарность Всем Богам, стоя коленями на гравии. А потом вознести ещё триста раз, потому что в голосе было «недостаточно любви».

Поскольку иного транспорта, кроме телег на горизонте, поблизости не имелось, Орди зашагал как можно шире, стремясь их нагнать. Однако это оказалось куда проще задумать, чем осуществить: проклятые повозки, как бы быстро юноша ни шёл, никак не хотели приближаться.

Мошенник моментально покрылся потом и захотел пить. Спустя первый час в горле совершенно пересохло, в висках стучала кровь, а перед глазами мельтешили чёрные мошки.

— А если бы кое-кто был посговорчивее, — пробубнил молодой человек больше для себя, — то ехали бы мы сейчас в собственной карете…

— Если бы кто-то был достойным человеком и нашёл бы работу вместо раскапывания могил и воровства… — парировал Тиссур с поистине королевским презрением.

Орди остановился и снял свёрток с плеча.

— Так, всё, с меня хватит, — сказал он, закипая, и резкими движениями развязал узел. — Ты можешь говорить что угодно, ты можешь называть меня мошенником, вором, гробокопателем и ещё кем угодно — и, скорее всего, будешь прав. Да, я плохой человек. Но это всё, что я умею, — быть плохим человеком. Меня не научили ничему, кроме этого, уж извини. И знаешь, что? Я посмотрел бы, как ты себя вёл, окажись в моей шкуре. Когда ты ешь раз в неделю, и то с помойки, то хочешь-не хочешь, а будешь думать не о том, как остаться хорошим и сохранить чувство собственного достоинства, а о том, где бы найти ещё. Ах да, и предупреждаю… — Орди не на шутку рассвирепел. — Если ты ещё раз меня оскорбишь, клянусь Всеми Богами, я выкину тебя в болото. И к чёрту все на свете клады, о которых ты знаешь. Жди ещё пятьсот лет какого-нибудь дурака, согласного помогать и терпеть свинство в ответ.

Тиссур молчал. Огонёк метался влево-вправо, то глядя на разозлённого Орди, то выискивая болота в окружающем пейзаже.

— Хорошо, — процедил король сквозь зубы с большой неохотой. — Я пересмотрю своё поведение.

Орди тоже молчал, но взгляда не отводил.

— Что? — спросил Тиссур.

— Я жду извинений.

Череп заклацал челюстями: открывал и закрывал рот, издавая звуки разной степени возмущённости.

— Да… А… Чт… Да как ты смеешь?! — выдавил он, наконец.

— Болото, Тиссур, — кровожадно ухмыльнулся Орди.

Снова пауза в два удара сердца.

— Хорошо. Я… — очевидно, подобные слова в отношении жалкого мошенника давались королю намного сложнее всех прочих. — Я прошу прощения.

— То-то же, ваше величество, — Орди закинул свёрток на плечо и пошагал дальше.

Расстояние сокращалось медленно, и только когда солнце уже начало клониться к закату, запыхавшийся и наглотавшийся горькой дорожной пыли юноша счёл, что уже можно перейти на бег, закричать и замахать руками, требуя остановиться и подождать его. Последняя телега подчинилась: из-за мешков, наваленных бесформенным бурым комом, выглянул старик с клочковатой, словно поеденной молью, бородой. Его голову венчала огромная и невероятно засаленная кроличья шапка, надетая, несмотря на ужасную жару. Затем голова скрылась, раздалось: «Тпр-р-р, зар-раза. Тпр-р-р, я сказал!», и после нескольких повторений последней фразы разными интонациями упрямая лошадь остановилась.

Ободрённый успехом юноша поторопился достичь телеги раньше, чем возница передумает.

— Куда едешь, уважаемый? — одышка не давала нормально говорить, со лба и по спине стекали липкие капли пота.

— В Брунеген, куда же ещё? — ответил старик, слегка шепелявя. — Хочешь со мной — давай талер и пообещай с лошадью помочь, когда приедем.

Разумеется, Орди согласился. Достав из мешочка на поясе увесистую серебряную монету с затёршимся от времени профилем регента, молодой человек уселся на мешках, от которых пахло землёй, и, наконец-то, смог выдохнуть: погоня за телегами его измотала.

Солнце покраснело, небо на западе стало лиловым и фиолетовым, а облака окрасились ярко-багровым и блистали так, словно их кто-то поджёг.

Поскрипывали тележные колёса, кобыла мотала головой и прядала ушами, отгоняя мух. Старик ей в этом помогал, сонно помахивая длинной хворостиной. Пейзаж сменился, и вместо безлюдных земель мимо медленно проплывала пастораль засеянных полей, хуторов и небольших деревенек, похожих друг на друга как две капли воды.

Орди не терял времени даром и за несколько часов пути успел перезнакомиться со всеми в обозе и стать всеобщим любимцем. Специально для таких случаев он хранил в памяти несколько баек, пару смешных и скабрезных историй, а также бессчётное количество похабных стишков, которые любили все крестьяне без исключения. Бородатые мужики в серых рубахах, кожаных жилетках и шапках с кроличьим мехом — ожившие стереотипы о местных жителях — хохотали над ними, утирая слёзы, а один — щуплый и пахнущий перегаром проныра — даже заучил несколько.

Тиссур лежал, помалкивая, только периодически ойкал, когда телега попадала в выбоину. Однако старик не реагировал: то ли не слышал, то ли списывал на собственные галлюцинации.

— Вдова-то, значит, уже приготовилась, постель расстелила, стол накрыла… — Орди сделал длинную паузу и лукаво сощурил глаз. Со всех сторон слышались нетерпеливые смешки тех, кто догадался, чем история закончится. — А солдат помылся, поел и ушёл!