Иван Сирфидов - Поцелуй феи [СИ]

— Милая, ты не ешь это, если не нравится, ешь что хочешь, — ободряюще посмотрел на неё Рун. — У нас вон сколько всего: и сыры, и мёд, и булки, и хлеб, и… чего только нет. Заботятся о тебе люди, и дарят и дарят.

— Мне нравится, — возразила Лала.

— Это заметно, — усмехнулся Рун. — После баронских яств наверное тяжело есть подобное? Прости.

— Не тяжело, — буркнула она. — Просто. Стыдно. Я кажется испортила это кушанье. Что-то не получилось. Думала, это не сложно. А оно…

— А как ты его испортила? Ты над ним колдовала? — с хитрецой на физиономии поинтересовался Рун.

— Н… нет, — улыбнулась Лала лукаво.

— Ну, значит ты тут и ни при чём.

— Невкусно, дочка? — опечалилась старушка. — Я старалась. Вроде ничего.

— Очень вкусно, бабушка Ида, — Лала героически продолжила трапезу.

— Может нам всё же выкидывать лишнее, бабуль? — предложил Рун. — Ну много же, нам не осилить, свиней нет, чтобы скармливать. А то так и будем каждый день надсажаться бурдой. При том что у нас столько отличной еды.

— Нельзя добрую пищу выкидывать сынок. Грех это, — покачала головой старушка. — Пища это святое. Я вот в детстве хлебнула голода. И кору ела с деревьев, и листики. И букашек. И землю. Многие помёрли тогда.

Она вздохнула. Лала с бесконечным сочувствием поглядела на неё, и с ещё большей стойкостью отправила очередную ложку бурды в ротик.

— Ну, сейчас-то не голод поди, — заметил Рун спокойно.

— Привередлив ты стал, внучок, после баронских угощений, я смотрю, — улыбнулась бабуля.

— Ага, даже слуги в замке удивлялись, насколько я привередлив, — с юмором отозвался Рун. — Сегодня опять наемся яств чудесных. Прям предвкушаю.

Вскоре завтрак был окончен. Рун с Лалой снова отправились на свою любимую лавочку около избы. Весело щебетали птички, радуясь новому дню, летали пчёлки, в воздухе стояла свежесть, доносилось мычание коров и похрюкивание, периодически кричали своё «кукареку» петухи. Обычное безмятежное деревенское утро.

— Ну что, Лала, привыкла быть сельской девушкой? — спросил Рун тихо.

— Не знаю, милый. Жизнь хорошая. Здесь. Но как будто не моя. Странно всё же, — призналась она умиротворённо, расслабившись в его объятьях. — Я в городе жила. Училась магии. Теперь учусь варить. Вроде бы дело нехитрое. Но не выходит. Не вышло сегодня. Когда выходит, приятно, все кушают, и от этого хорошо сердечку становится. Когда не выходит… виноватой себя чувствую. Будто подвела, огорчила. От магии так не бывает, поругает учительница, и всё. Домой мне надо, Рун.

— Так расстроилась из-за готовки, что и Рун стал не нужен? — подивился он шутливо.

— Ты нужен. Очень! Но это не моё место, — мягко произнесла Лала. — Мне с тобой хорошо. Даже почти не печалюсь, что… из-за проклятья. Из-за разлуки с мамочкой, папочкой, сестричками, всеми, кто меня любит, кого я люблю.

В её голоске послышались лёгкие тоскливые нотки.

— Да уж. Тебе нельзя готовить, Лала, — усмехнулся Рун. — А то так с подобным настроением пожалуй и меня разлюбишь скоро.

— Ты льстишь себе, мой дорогой. Я и не влюблена в тебя, — с иронией напомнила Лала.

— Говори это себе почаще, может поверишь, — заявил он весело.

— Глупенький какой, совсем от меня голову потерял, — улыбнулась Лала.

— А мы её палочкой-направлялочкой поищем, — проронил Рун.

Лала рассмеялась звонко.

— Люблю, как ты смеёшься, — сказал Рун.

— А я тебя. Люблю.

— Ну вот и признала, — восторжествовал он.

Лала только снова рассмеялась в ответ. На её личике сияла бесконечность счастья. Они посидели немого в тишине. Подлетела крупная стрекоза, повиснув рядом с ними, словно разглядывая своими огромными глазами. Было слышно мерное трещание её крыльев.

— Здравствуй, милая, — ласково обратилась к ней Лала.

Стрекоза покачалась в воздухе из стороны в сторону, затем к изумлению Руна сделала кувырок через голову, снова покачала крыльями, и умчалась. Лала разулыбалась.

— Все-то тебя любят, — подивился Рун.

— Особенно ты, мой заинька, — довольно промолвила Лала.

— Особенно я, — добродушно согласился он, и посмотрел на неё с сожалением. — Идти мне надо, Лала. Быстрее уйду, быстрее ворочусь. Бабуля с тобой побудет, пока карета не придёт.

— Рун, не уходи, — очень мягко попросила Лала с надеждой.

— Прости, любимая, никак нельзя, — посетовал Рун. — Обещал же. Бабуле. Раньше я мясо приносил. Меняли у лесорубов на дрова. Теперь не приношу. Только за деньги. Лучше поберечь и деньги и дрова. До зимы. Я быстро ворочусь. И уж потом весь день не расстанемся. Обещаю.

— Ну ладно, — смирилась Лала.

Они посидели ещё чуть-чуть, и она отстранилась. Рун встал. Лала тоже.

— Только обними меня сразу, как встретимся. Хоть при ком. Обещай мне, что обнимешь, не смутишься, — улыбнулась она. — Прошлый раз было так мило.

— Лала, ну это перебор был. Давай по ситуации как-то, — почти взмолился Рун, вспомнив строй ратников. — Если прямо толпа, то отложим. Ну мы же не для них обнимемся.

— Вот именно, Рун. Мы же не для них. Тогда какая тебе разница, сколько глаз на тебя глядит? — возразила Лала.

— Ну как какая? — с недоумением отозвался он. — Стыдно. Неужели ты вообще не смущаешься?

— Конечно смущаюсь, Рун, — поведала Лала. — Но это же очень хорошее и доброе. Объятья двух, что дороги друг другу. Разве стоит этого стыдиться? Нет. А смущение лишь волнения добавляет, трепетней сердечку, запомнится надолго и в душе останется навек самым тёплым и ярким воспоминанием.

— Ну да, останется, это факт, — признал Рун. — Такое не забудешь. Лала. Ты мне дорога. Но мои чувства… я не хочу их перед всеми раскрывать. Они только тебе. Только для тебя. А так я перед всеми их выставляю. Словно специально напоказ. Зачем? Я не понимаю. Они лишь для тебя. Ни для кого более. Я не хочу делиться ими ни с кем кроме тебя.

— Рун, если ты не понимаешь, как я это тебе объясню? Это вот здесь, — она приложила ладошки к сердцу. — Почему алый цвет алый и почему он красив? Мы не знаем. Но любуемся на зарево заката. Не важно понимать, важно чувствовать. Неужели ты не чувствуешь, что… это прекрасно, не видеть ничего и никого, когда хорошее меж нами есть и хочет проливаться друг на друга в объятьях нежных?

— Ну… да, наверное это прекрасно, — неуверенно кивнул Рун. — Но должны же быть какие-то границы. Они есть у всего.

— И у твоих чувств ко мне? — грустно улыбнулась Лала.

— Сама же говоришь, что не влюблён, — виновато улыбнулся он в ответ. — Ты вот не хочешь жертв мне приносить. А я же хоть сейчас готов… на них пойти. Ни приласкать нельзя, ни прикоснуться толком. Твои границы безграничны, Лала. Они обширнее гораздо, чем мои.

— Ну уж, нашёл чем укорить, — покачала головой Лала чуть растерянно. — Для жертв и ласк сперва надо жениться. Иначе то бесстыдство будет и позор. Для девушки уж точно.