Иван Сирфидов - Поцелуй феи [СИ]

— Рун, хочу в объятья, — просяще произнесла вдруг Лала жалостливым голоском.

— Ну… если тебя устроит, что без магии, — отозвался он тихо.

— Причём тут магия, Рун? — с мягким искренним непониманием молвила Лала.

Он встал, проделал несколько разделявших их шагов, уселся рядом, прижал её к себе. Она вздохнула.

— Чуточку-то есть. Оттаял уже немножко? Или пожалел меня снова?

— Мне жаль, что ты грустишь. Тяжело от этого, — признался Рун.

— А помнишь, как ты меня поймал? А я сидела и ревела.

— Конечно помню, — улыбнулся он. — Такое не забудешь.

— Тоже пожалел меня тогда? Поэтому отпустил?

— Наверное.

— А если б я не плакала? Ты бы отпустил меня?

— Думаю, да, — пожал он плечами. — Кто я такой, чтоб властвовать над феей.

— Другой не отпустил бы.

— Ну… мне всё равно. Всяк живёт своим умом.

— Рун, ты сейчас мне делаешь очень больно, — поведала Лала опечаленно. — Почему ты не можешь меня простить? Ведь пары ссорятся, а после мирятся. И всё. Рун, я люблю тебя. Всем своим сердечком. Неужто этого мало? Прости меня пожалуйста.

— Лала, но я не обижаюсь на тебя. Пойми же, — с добрым сожалением объяснил Рун.

— А что тогда, Рун? Что-то же не так?

— Лала, представь. Вот ты переодеваешься. А я беру и поворачиваюсь. И нагло на тебя смотрю, нисколько не стесняясь. А после говорю: «прости меня, ведь я тебя люблю». И ты простишь? И будет всё как раньше меж нами? Вряд ли, правда? Есть вещи, что нельзя вернуть назад. Не выйдет ни словами, ни делами. Они произошли, и всё, конец. И чувства вроде есть, но… нету веры.

— Рун, твой пример с переодеваньем, это страшно, — поглядела на него Лала в растерянности. — Это жестоко очень. Неужто я настолько жестоко с тобой поступила?

— По мне так словно меч всадила в грудь. По рукоять. И стала им там двигать. Причём так неожиданно. В любви призналась. И тут бац.

— Так было больно?

— Ну… как бы… тяжело.

— Ах, Рун, израненный мой лев. Опять я прикоснулась слишком грубо. И ты страдаешь.

— Ну, Лала, ты уж тут распишешь. Аж стыдно, — смущённо улыбнулся Рун. — Я нисколько не изранен. Какой я лев? И не страдаю так уж. Привычно всё это. Просто…

— Я понимаю, Рун. Того, кто причиняет боль, сердечко любить боится. Твоё теперь меня боится. Не доверяет больше.

— Ну… не совсем то, что я имел в виду. Но что-то вроде. И сделать ничего нельзя.

— Рун, если б я переодевалась, а ты случайно повернулся, не специально, не чтобы сделать мне больно. Я бы тебя простила, — мягко проговорила Лала. — Ну, может быть немножечко подулась. А может даже и нет. Я не нарочно, Рун. Девушки не властны над своими чувствами, пойми это. Представила, что ты способен другой увлечься так легко. И про меня забыть. Обидно стало очень. И больно. Расстроилась ужасно. И испугалась. Как правило мужчины понимают. Что девушки такие. И прощают… нам эти мелкие причуды. Никто не обижается. И как тут обижаться, если такова наша природа?

— Лала, я к сожалению терпеть такое не способен. Никак, — признался Рун грустным тоном. — Если такова ваша природа, мне надо держаться от девушек подальше. Чтоб вас не обижать.

— От других да, Рун, а ко мне поближе. Ты скажи, что именно ты не можешь выносить, и я буду стараться так не делать. Я постараюсь, правда, я смогу. Рун, я хорошая, и я тебя люблю. Я больно никогда не сделаю нарочно. Лишь по незнанью или ненароком.

Рун призадумался.

— Когда не хочешь знаться. Когда не хочешь говорить. Когда не хочешь видеть. Когда ко мне питаешь чувства злые. Вот этого не вынести никак.

— Получается, на тебя нельзя обижаться? — предположила Лала аккуратно.

— Нет, обижаться можно. Всякое ж бывает, — покачал головой Рун. — Только когда обидишься, нужно идти не от меня, а ко мне. В объятья. И объяснить в чём дело. Я ж не хочу тебе плохого, я постараюсь всё исправить. Или вину загладить, коли виноват. Но если не захочешь знаться, то это… нестерпимо. Хуже смерти.

— Рун, милый, только и всего? — очень ласково произнесла Лала. — Для феи объятий это самое простое. Отныне, когда я знаю, я обещаю. Что если вдруг обижусь, то сразу же пойду в твои объятия проситься. Теперь я прощена?

Она смотрела ему в глаза. И столько было всего в её взгляде… И доброта, и нежность, и надежда, и теплота, и капельку печаль, и искорки иронии весёлой. И много-много любви.

— Ну, ты же в моих объятьях. О чём ещё мечтать, — усмехнулся он, чувствуя, как всё дурное отступает, словно огромный камень с души.

Лала вздохнула умиротворённо, её личико совсем просветлело.

— Как славно, милый Рун, — промолвила она многозначительно чуть с юмором. — И, Рун, как раз тот самый случай. Как мы и говорили. Я очень обижена и я в твоих объятьях. Теперь вот искупай свою вину.

Она буравила его глазками настойчиво. Вроде бы и сердится, а вроде бы и рассмеяться готова, вроде бы и укоряет, а вроде бы приветливости полна. И всё абсолютно искренне. Ну как девушки это делают?

— Скажи, как я могу её загладить? — с полушутливым смирением спросил Рун, дивясь и любуясь на эту многогранность, обрамлённую ослепительной девичьей красой.

— Выкручивайся сам, мой дорогой, — довольно буркнула Лала.

— Весь день не отпущу. И ночь, — предложил он, глядя на неё плутовски.

— Годится, — одарила она его чарующей улыбкой, и засияла безудержно. — О боже! Мы помирились! Прямо не верится. Так хорошо, когда меж нами всё хорошо.

— Лала, ты меня с ума сводишь, — пожаловался Рун страдательно сквозь смех облегчения. — Вот как так?! Чуть не мила, и всё, и свет не мил. И кажется, что всё как тьма ужасно. И думы думаешь в таких унылых красках… Что хоть топись. А лишь опять мила. Со мной становишься, и тут же снова счастлив, да так, что аж огнём горит в груди, и мир вокруг цветами расцветает. Как радуга. Безумие, как есть. Я и не представлял, что я такой… столь переменчивый, как флюгер на ветру, могу вдруг делаться. И всё из-за тебя.

— На то и нужны девушки, чтобы сводить с ума юношей, — лукаво поведала Лала.

— Ну, понятно.

Они замолчали, оба наслаждаясь вновь вернувшейся невинной радостью бытия и теплом друг друга. В ручейке тихо журчала вода, шелестела крыльями резвящаяся над ней стрекоза, шелестел листовой лес. Жёлтый мотылёк порхал над травинками.

— Значит мы сегодня уже никуда не пойдём, суженый мой? — поинтересовалась Лала невинно, нарушив эту убаюкивающую гармонию природы дивными звуками своей речи.

— Выходит так. Раз должен обнимать, — подтвердил Рун.

— Вот здорово! — восхитилась она. — Даже не жаль теперь, что ссорились, когда так расщедрился.

— Лала, а есть что-то, что я должен знать? Что тебе будет нестерпимо от меня? — мягким тоном спросил Рун.

— Да. Если променяешь на другую, — улыбнулась она. — Ну, или не захочешь обнимать. Иль станешь груб со мной. Вот это будет тяжко. Всё остальное я перенесу.